Анютины валенки заскрипели по снегу. Растревоженный, я побрел в свое логово.
Я жил у Афанасия Никитича уже довольно долго. Нет, по утрам я не бегал и штангу (то есть тепловозные колеса) не тягал. А все потому, что ежедневно, часов до трех ночи, мы играли в преферанс и я отсыпался до полудня.
Мой личный выигрыш приближался к двадцати гектарам. Катькиного деда это ничуть не беспокоило. Каждую ночь мы с ним неизменно отодвигали забор все дальше к лесу.
– Хороший ты мужик, Сеня, – сказал как-то Афанасий Никитич. – Да вот только бабник.
– Это почему же? – удивился я.
– А Анютке кто голову крутит?
Действительно, иногда, когда не видел Альфред, я провожал Анюту до дому. Изредка мы даже целовались. Но не больше.
– Ничего я не кручу!
Афанасий Никитич задвигал кожей на лысине.
– А она-то уж на всю деревню тебя своим женишком кличет.
Я перепугался. Неужели опять начинается? Не успел я залечить раны, нанесенные мне мадам Еписеевой, как на моем горизонте появилась мадемуазель Веточкина. Мухрыгина, кстати, тоже успел подзабыть. Однако в деревне свои опасности. Тут меня в любой момент может огреть лопатой безумный Альфред. Опять бежать?
– Ты мне смотри, – продолжал Никитич. – Я ведь все Катьке скажу!
При чем тут Катька-то? Или он думает, что у нас с ней какие-то любовные отношения?
– Женился бы ты на ней, – неожиданно предложил старик. – Ты хороший мужик, она баба неплохая, Катька-то! – Я опешил. – Вот и зажили бы. Земля у тебя есть, а я бы тебе свою теплицу на свадьбу подарил. Чем не жизнь?
– Эх, Никитич, – непроизвольно вздохнул я, – твоими бы устами мед пить.
– Хочешь, я с ней поговорю? Меня она послушает…
Катька – моя жена! Нет, это невероятно, я слишком хорошо ее знаю. Она ярая противница брака, да и я устраиваю Кэт разве что в качестве друга. О Кэт можно только мечтать… Нет, это полная чепуха! Я ведь уже предлагал ей руку. И даже сердце. Она не согласилась, обратила все в шутку. Не стоит и пытаться.
– Спасибо, Никитич, – ответил я. – Для твоей внучки я слишком мелковат. Как это ты говоришь, птица не ее полета…
– Да вы что там в Москве, с ума все посходили? – произнес свою любимую фразу старик. – В преферанс не играете! Жениться по-человечески не можете! Нет, не зря я оттуда уехал…
Дней за пять до этого разговора, будучи в хорошем расположении духа после выигрыша, Афанасий Никитич рассказал мне, что когда-то преподавал в МГУ и пользовался известностью в ученых кругах. Даже написал основательный математический труд. Труд оценили по достоинству, но публиковать отказались. И тогда один молодой ученый по фамилии Чемодуров (да-да, тот самый Внешторгбанковец) попытался навязаться Никитичу в соавторы и протолкнуть это исследование «в сферах». Дедушка рассердился и уехал в колхоз «Путь к рассвету». Выращивать тропическую растительность и играть в преферанс. А Катькин брак потерпел фиаско. Наверное, узнала, что представляет на самом деле ее муженек, и отвергла синие воды Женевского озера.
– Словом, кончай ты с Анюткой шашни крутить, – подытожил по-крестьянски Никитич. – Пусть уж она с Альфредом. Ты-то ведь уедешь, чует мое сердце, а этот француз с рязанской мордой точно останется…
Старик, разумеется, прав. Только вот, когда я уеду? Для этого мне нужно быть уверенным, что Мухрыгин и его зловещий Дрендель прекратили преследование. Я вспомнил заметку в «Московском дне». В мозгу возникла явственная картина разгрома, учиненного преступниками в моей квартире. Хоть бы Катька приехала, что ли. Пора бы ей проведать дедушку. Уж у нее я бы все выведал. Осторожненько…
А с Анютой действительно пора прекращать. Мало у меня проблем, что ли? А потом… Маша. Ее я все еще не мог забыть. Глупо все как-то получилось. Она ведь и правда любила меня.
Этой же ночью, как только мы покончили с преферансом, я решил воспользоваться методом месье Бега и скрылся в своей каморке. Провожать Анюту Веточкину пришлось французу, которому приписывали изощренную любовь к лопатам и крутой нрав. Нрава он был как раз самого что ни на есть тихого и безобидного.
Ранним утром заявилась Анюта.
– Что, все кончено, да? – осведомилась она. – Поматросил и бросил?
Я удивился.
– Разве я тебя матросил? Так, провожал до дома. Не одной же тебе идти?
– Не матросил, говоришь? – разозлилась Анюта. Щеки ее порозовели. – А если у меня будет ребенок? Что ты тогда скажешь?
– Скажу, что я очень рад, и поздравлю.
– А если я скажу, что ребенок от тебя? – неожиданно выпалила она.
– Насколько мне известно, – осторожно ответил я. – От поцелуев, да еще на морозе, дети на свет не появляются. Или я ошибаюсь?
Мадемуазель Веточкина, которой, судя по всему, не терпелось стать мадам Васильевой и уехать в столицу, нервно переступила с ноги на ногу. Ее лицо выражало целую гамму чувств. От полной растерянности до неимоверной наглости. На последнем она и остановилась.
– Да ни один суд в мире, – объявила Анюта, – не оставит в беде мать-одиночку! Так что либо женись, либо плати алименты!
И эту хищницу я провожал до дома и даже целовал! Будь ее воля, она бы вырвала эти самые алименты прямо сейчас, до рождения мифического ребенка. А в том, что ребенок мифический, я ничуть не сомневался.
– Пожалуй, на алименты и уйдет вся моя зарплата, – усмехнулся я.
– А кто ты по профессии? – запоздало поинтересовалась Анюта и подозрительно понюхала морозный воздух.
– Учитель, – просто ответил я и добавил: – К тому же безработный.
Лицо селянки стало пунцовым. Она прикусила пухлую губу.
– Так бы сразу и сказал! Тоже мне профессия. Ты бы еще комбайнером назвался…
– Такая молодая и уже такой снобизм, – пожурил я девушку.
Слова «снобизм» она не поняла, зато очень хорошо поняла другое – взять с меня нечего.
Для острастки я хотел было добавить еще, что меня преследует банда Мухрыгина-Дренделя, но не стал. И сказанного было вполне достаточно.
Анюта развернулась и потопала по тропинке между сугробами. К чистенькому домику месье Бега, окруженному тщательно подстриженными и укутанными мешковиной липками и кустами роз. Наверное, решила передать права – а скорее, обязанности – на отцовство французу. Бедный Альфред. Не видать ему теперь ни подставочек для яиц, ни ночного преферанса в теплице. На своих газонах за лето он зарабатывал неплохо: не только хватало на беззаботную зимнюю жизнь, но ухитрялся еще и откладывать на машину. Не видать теперь и машины! Аннет, как на французский манер Альфред называл Анюту, так просто его не отпустит.
Это происшествие выбило меня из колеи. Я затосковал. И потерял интерес к преферансу.
