Она обнажила зубы; верующие, заполонившие долину, охнули, а она взяла мужчину за горло и выпила его кровь. Закончив, она уронила его и подняла руки.
«Я несу очищение!» – выкрикнула она.
Снова полетели лепестки, лепестки всех цветов, вокруг нас размахивали павлиньими перьями и пальмовыми листьями, то и дело раздавались всплески пения, яростный звук барабана, а она улыбалась, глядя на нас со своего постамента; ее лицо заметно раскраснелось, стало подвижным и человеческим; подведенные черным глаза скользили по толпам верующих.
Все начали танцевать, кроме нее, – она лишь наблюдала, а затем медленно подняла глаза и посмотрела вдаль поверх наших голов, сквозь высокое прямоугольное окно на мерцающий небосвод. Заиграли трубы. Танец превращался в неистовую пляску.
Лицо ее вдруг таинственным образом потемнело, она отвлеклась, будто ее душа взлетела через двери к небесам, а потом грустно опустила глаза. У нее был потерянный вид. Ею овладел гнев.
И она оглушительно выкрикнула:
«Разбойник, пьющий кровь!»
Толпа смолкла.
«Приведите его ко мне».
Толпа расступилась, пропуская тех, кто вел к ее алтарю бешено сопротивляющегося бога.
«Как ты смеешь судить меня?» – кричал он.
Вавилонянин, с длинными, густыми, вьющимися волосами, с усами и бородой. Чтобы удерживать его, понадобился десяток смертных.
«В место сожжения, в горы, на солнце, в крепчайших оковах!» – крикнула она.
Его утащили.
Она еще раз подняла глаза. Звезды увеличились в размере, яснее стали видны древние созвездия. Мы плыли под небесами.
Сидя в изящном позолоченном кресле, какой-то мальчик спорил с окружающими. Старые мужчины, полускрытые темнотой. В лицо мальчику светила лампа. Мы остановились в дверях. Мальчик был хрупким, с тоненькими, как палочки, руками и ногами.
«И вы говорите, – недоверчиво вопрошал мальчик, – что в горах поклоняются тем, кто пьет кровь?!»
По священному локону на обритой голове, по тому, как остальные ждали его ответа, я поняла, что это фараон. Он в ужасе поднял глаза, заметив ее приближение. Его стражи бежали.
«Да, – сказала она, – и ты не в силах им помешать!»
Она подняла его, маленького хрупкого мальчика, разорвала его горло, как зверь, выпуская кровь из смертельной раны.
«Мелкий царек, – сказала она. – Мелкое царство».
Видение исчезло.
Мои губы плотно прижались к холодной коже. Я целовала ее. Не пила.
Я вновь ощутила тяжесть собственного тела, упала ей на руку и выскользнула из ее объятий.
Ее слабо светящийся профиль остался прежним – безмолвным, бесчувственным. Застывшее лицо без единого пятнышка или морщинки. Я рухнула в объятия Мариуса. Ее рука вернулась в прежнее положение.
Все виделось мне идеально четким – недвижимые царь и царица, искусно выписанные ляпис-лазурью на золотой мозаике фигуры…
Я почувствовала резкую боль – в сердце, во чреве, как будто меня ударили ножом.
«Мариус!» – вскрикнула я.
Он поднял меня и понес из комнаты.
«Нет, я хочу постоять на коленях у ее ног», – просила я, задыхаясь от боли. Я старалась сдержать мучительный крик – мир же только что переродился! А теперь – агония!
Он усадил меня в высокой траве, и она примялась под моей тяжестью. Из моего чрева, даже изо рта, хлынул поток человеческих жидкостей. Я увидела цветы, совсем рядом. Я увидела дружелюбные небеса, яркие, как в моем видении. Боль была невыразимой.
Теперь я поняла, зачем он унес меня из святилища.
Я вытерла щеку – нет сил выносить эту мерзость. Меня снедала боль. Я старалась снова увидеть ее откровения, вспомнить ее, но боль стала слишком уж сильным препятствием.
«Мариус!» – крикнула я.
Он прикрыл меня и поцеловал в щеку.
«Пей от меня, – сказал он. – Пей, пока не пройдет боль. Пей – это всего лишь умирает плоть. Пандора, ты бессмертна!»
«Иди сюда, возьми меня, – сказала я и просунула руку между его ног.
«Это теперь не имеет значения».
Но часть тела, навеки потерянная богом Озирисом, та часть тела, что я искала, оказалась твердой. Я направила ее в себя – холодную, напряженную. Потом я начала пить и не могла остановиться, а когда я почувствовала прикосновение к моей шее его зубов, когда он начал вытягивать из меня новую смесь, наполнявшую мои вены, я познала его, я любила его и в одну незначительную секунду прочла все его секреты.
Он был прав. Те органы, что располагались ниже талии, больше не имели значения. Он пил мою кровь. Я – его. Это была наша брачная ночь. Ветерок мягко стелил по земле траву – величественное брачное ложе пахло только зеленью.
Боль прошла. Я вскинула руку и потрогала мягкие цветы.
Он сорвал с меня испачканное платье и поднял меня на руки. Он отнес меня к бассейну, где стояла мраморная Венера – в полусогнутой позе, подняв одну ногу над прохладной водой.
«Пандора!» – прошептал он.
Рядом с ним стояли мальчики, передавая ему кувшины. Он наклонил кувшин и облил меня водой. Когда вода побежала по коже, я почувствовала под ногами плитку, устилавшую дно. Такого ощущения я никогда не испытывала! Еще один кувшин – восхитительное купание. На миг я испугалась, что боль вернется, но нет, она ушла навсегда.
«Я люблю тебя всем сердцем, – сказала я. – Я отдала им и тебе, Мариус, всю свою любовь. Мариус, я вижу в темноте, я вижу в кромешной тьме за деревьями!
Мариус обнял меня. Мальчики медленно омыли нас обоих, наклоняя кувшины и обливая нас серебристой водой.
«Ты рядом со мной, – сказал Мариус, – здесь, рядом; я не одинок, я с тобой, моя красавица, с тобой – ни с какой иной душой! С тобой!»
Он отступил на шаг, и я залюбовалась им и, хотя была вся мокрая, протянула руку потрогать его растрепавшиеся длинные чужеземные волосы. Он весь сверкал, покрытый каплями воды.
«Да, – сказала я, – именно этого она и хотела».
Его лицо застыло. Он нахмурился. Пристально посмотрел на меня. Что-то коренным образом изменилось, причем к худшему. Я чувствовала.
«Что?» – спросил он.
«Она этого хотела. Она ясно дала мне это понять в видениях. Она хотела, чтобы я была с тобой, чтобы ты не был одинок».
Он попятился. От гнева?
«Мариус, да что с тобой? Ты что, не понимаешь, что она сделала?»
Он отступил от меня еще дальше.
«Ты не осознавал, что все происходило так, как я говорю?» – спросила я.
Мальчики протянули нам полотенца. Мариус взял одно и вытер лицо и волосы. Я тоже.
Он был в бешенстве. Его трясло от ярости. Эти мгновения обладали таинственной и необъяснимой красотой, но одновременно вселяли ужас – его белое тело, сверкающий бассейн, прекрасный свет, льющийся из открытых дверей дома, а наверху – звезды, ее звезды. И Мариус – злой, рассвирепевший, с горящими гневом глазами. Я посмотрела на него.
