Авраам отодвинул книгу, снова подошел к шкафу и достал из него небольшую шкатулку черного дерева. Отомкнув эту шкатулку, он достал оттуда колоду карт.
– Знакомы ли вам, минхейр ван Рейн, эти карты?
– Это Таро… иначе Тарок… – проговорил Рембрандт, разглядев красивые цветные рисунки. – Конечно, мне случалось играть в эту игру…
– Таро – это не игра! – недовольно произнес Авраам. – Таро – это древняя наука, которая говорит о мире больше любой ученой книги. Таро – это послание от того, кто знал… от Гермеса Трисмегиста, Гермеса Трижды Величайшего!
– Какое отношение это имеет к моему странному гостю? – недоверчиво спросил художник.
– Самое прямое!
Авраам перебрал несколько листов и положил перед своим гостем карту с номером тринадцать.
Рисунок на ней представлял собою человеческий скелет, бредущий по дороге, опираясь на суковатый посох. Скелет, пустыми глазницами пристально взирающий в сгущающуюся темноту.
– Вот он – тот, чья буква Мем, чье число сорок, чья сущность – Любовь и Разрушение!
И хотя нарисованный на карте скелет нисколько не напоминал таинственного заказчика, мейстер Рембрандт мгновенно увидел за этим несходством внутреннее сходство, и внезапно прозрел истинную внешность своего гостя, Черного Человека.
– Для того чтобы мироздание находилось в равновесии, необходимо и достаточно, чтобы каждый ее член уже носил в себе самом те последствия, которые могут возникнуть при вхождении во взаимодействие этого члена с другими, – продолжал читать Авраам. – Потому суть тринадцатого аркана – Смерть, потому смысл его – Любовь и Разрушение, что в каждой любви таится уже зерно смерти, зерно разрушения. Каждый из нас убивает того, кого любит, – или быстро, ножом или ядом, или медленно – ложью и несправедливостью… но каждый шаг его ведет и к своей собственной смерти…
Мейстер Рембрандт слушал эти завораживающие, таинственные слова, и ему казалось, что он начинает понимать смысл того странного узора, который складывался из его дней и ночей.
Любовь и разрушение, любовь и смерть…
Должно быть, неслучайно после того, как Черный Человек появился в его доме, умерла Саския. Правда, она давно уже болела, но казалось, что еще немного – и болезнь отступит…
Должно быть, неслучайно его стали каждую ночь посещать странные, мрачные сны, в которых неизменно присутствует смерть…
И то, что Гертджи, вдова трубача, разделила его постель – случайно ли это?
Вдруг боль охватила железным обручем его голову.
Рембрандт не хотел больше думать об этих страшных вещах, он боялся, что эти мысли приведут его в такую темную чащу, из которой нет возврата…
– Минхейр Авраам, мне непонятны слова вашей книги! – прервал он хозяина срывающимся голосом. – Я ведь пришел к вам, чтобы попросить совета. Позвольте, я расскажу до конца историю о своем странном заказчике, и тогда, возможно, вы посоветуете мне, как поступить, чтобы спасти свою душу…
– Слушаю вас, минхейр ван Рейн! – Авраам опустил глаза, смирившись с желанием гостя пойти по более простому пути, по пути, привычному для детей жизни и света.
– Этот Черный Человек, тот, кого вы назвали странным именем Мем, он пришел ко мне две или три недели назад и предложил очень странный заказ. Он предложил заплатить мне пятьсот гульденов, чтобы я изобразил его на той большой картине, которую пишу по заказу гильдии амстердамских стрелков…
– Пятьсот гульденов – это хорошие деньги! – уважительно кивнул Авраам. – Господа стрелки, если я не ошибаюсь, заплатили вам, минхейр, по сто гульденов!
– Вы не ошибаетесь, Авраам! – художник улыбнулся. – В том, что касается денег, вы никогда не ошибаетесь!
– Но, если мне будет позволено, из тех денег, какие вы получили от господ стрелков, вы не смогли выкроить ни одного гульдена, чтобы сократить свой долг бедному Аврааму… но я не осуждаю вас, я только вспоминаю об этом… так, к слову.
– Я продолжу, – перебил его Рембрандт. – Даже с этим простым условием у меня возникли сложности. Как я уже сказал вам, Авраам, мне никак не удавалось уловить внешность заказчика. Я делал набросок за наброском, эскиз за эскизом – но его лицо ускользало от меня, как песок вытекает из сложенных ладоней, больше того – как туман вытекает из решета… В конце концов случилась странная вещь – я попытался рисовать самого себя, глядя в зеркало, и вдруг понял, что добился сходства с заказчиком!
– Верно, – Авраам кивнул. – Свою переменчивую внешность Мем подгоняет под того человека, к которому приходит. Ибо каждый человек сам носит в себе собственную смерть…
– Но, однако, заказчик потребовал за свои деньги не только этого, – продолжил художник. – Он потребовал еще кое-чего, и потому-то я и пришел к вам за советом…
– И это неудивительно, – проговорил Авраам. – Мем широко расставляет свои силки, чтобы уловить в них человеческое сердце! Деньги, полученные от него, приходится отрабатывать вдесятеро!
– Не перебивайте меня, минхейр Авраам! – Рембрандт повысил голос, и пламя свечей метнулось в сторону, как будто отшатнувшись от него. – Не перебивайте меня, мне и без того трудно говорить. Вот, взгляните, он дал мне две эти склянки, – мейстер Рембрандт осторожно развернул небольшой сверток, который прятал в складках своей одежды, и подал Аврааму два крошечных стеклянных пузырька, один – из темно-синего стекла, другой – из прозрачно-зеленого.
Авраам бережно принял склянки из рук художника, посмотрел сквозь них на пламя свечи, потом поставил пузырьки на стол и поднял глаза на Рембрандта.
– Что же вы должны сделать с содержимым этих склянок?
– Я должен подмешать его к своим краскам. Содержимым синего пузырька я должен пометить лица господ стрелков. Не всех, но только шестерых важнейших. Это – Капитан Баннинг Кок, лейтенант Виллем ван Рейтенбюрх, знаменосец Ян Корнелиссон, два сержанта и господин Якоб Дирксен де Рой…
Авраам кивнул, как будто ему был понятен тайный замысел Черного Человека.
– Содержимое же зеленого пузырька я должен подбавить к тем краскам, коими буду писать лицо самого заказчика… то есть… получается, свое собственное лицо!
– Так, – Авраам снова кивнул и зябко поежился, словно ему стало холодно в жарко натопленной комнате.
