Он чувствовал себя опустошенным, и не только в результате ужасного визита в психиатрическую лечебницу. Он перебрал в уме все, что произошло за последние четыре недели. Выкопанные кости, крики Сэма, рассказы о Рауле и Эдит, внезапное безумие Адель и, в конце концов, самое страшное — смерть Элвиса.
Кто-то — а не что-то — убил Элвиса, и Адель этого не делала. Не просто убил, а подверг его истязаниям, ослепил, искалечил. Джеймс не мог себе представить, чтобы человек мог сделать такое с собакой. И тем не менее кто-то это сделал. Предположительно тот же человек, что подвергал чудовищным истязаниям овец.
Джеймс! Это не я! (Щелк.)
Сердце похолодело от мысли, с какой готовностью он поверил в то, что это дело рук Адель. Она наверняка была в том месте и уже тогда была объята безумием. Но как можно безоговорочно поверить в то, что женщина, с которой он жил, с которой он спал (за несколько часов до этого, Господи!), женщина, которая была матерью его ребенка, могла рвать на куски живое существо! А во что еще ему оставалось верить?
Он перестал отмахиваться от этой мысли; она с бульканьем устремилась наверх из того места, где теплилась уже несколько недель, как болотный газ.
Льюин.
Льюин, который знал, что Джеймс что-то найдет, когда будет копать возле отстойника, и держал наготове истории о Рауле и его костре. Который боролся с Адель на краю утеса рядом со свежим трупом. Который появился в доме с телом несчастного Элвиса на руках.
Который в этот момент сидел с Сэмом.
Джеймс вскочил, стукнувшись коленом о пластиковый стол. От удара подпрыгнули остатки еды на подносе. Голодные путешественники оторвались от своих пончиков, кофе и подносов и стали смотреть, как небритый мужчина, как ненормальный, неистово проталкивается к выходу.
* * *
— Сэм!
Льюин распахивал одну за другой двери в сараи и пристройки и вглядывался в темноту. Встретившие его таинственные помещения неприветливо глядели в ответ. Их как будто раздражало вторжение посреди яркого зимнего дня. Льюин побежал обратно в дом и методично обыскал его сверху донизу. Как обычно, он замешкался у двери в подвал, потом резко распахнул ее и, стараясь не смотреть в сторону лестницы, начал нащупывать выключатель.
Он остановился на лестнице, не спускаясь вниз; ребенку здесь негде было спрятаться, разве что в шкафу. Льюин спустился и открыл один за другим все шкафы. Пусто.
— Сэм!
Он бросился назад и выбежал из дома в аккуратный, огороженный забором палисадник. Семнадцать акров полей, дорога, а потом утес и бесконечность. Каменные стены, деревья, ручьи, трубы, шпалеры. Он постарался сосредоточиться. Скорее всего Сэм прятался в шутку, продолжал играть. Он не мог убежать слишком далеко — он наверняка где-нибудь рядом, в одном из строений. Льюин вернулся к амбару, одну за другой зажег пыльные лампы, повернув ряд выключателей у стены. Даже в яркий солнечный день высокие маленькие окна давали очень мало света. Этот амбар когда-то был коровником, до сих пор между двумя рядами стойл проходил коридор. Здание пережило долгий период обветшания. В нем было огромное количество боковых комнаток и пристроек. Льюин по очереди с преувеличенной тщательностью осмотрел каждое стойло, пиная ногами кучки разломанной мебели. В глубине души он чувствовал, что ему предстоит встретиться с кучей деревяшек. Он не торопил эту встречу.
— Сэм! Где ты?
Звук его голоса тонул и замирал в отвратительном темном здании. Льюин прошел вдоль рядов пустых и полупустых стойл, осматривая их, методично и яростно.
* * *
Не снижая скорости, Джеймс встроился в оживленный ряд трассы М4. Старая машина надрывалась на пределе своих возможностей. Первая поездка на этой машине двенадцать лет назад уже стала далеким, смутным воспоминанием с налетом ностальгии и сожаления; левую дверцу однажды пришлось приподнимать рычагом и вставлять на место, сцепление начало издавать противный звук, как будто старик, отхаркивающий мокроту. Иногда просто нельзя было нащупать задний ход, как хитроумно ни двигай ручкой передач.
Его знания об устройстве двигателя строго ограничивались общим представлением о том, какая деталь что делала и сколько стоила, если ломалась. Адель уверяла — и она шутила лишь наполовину, — что машиной управлял некий капризный дух, который можно успокоить и умиротворить лестью и ласковыми словами. Иногда Джеймсу почти казалось, что так оно и было.
— Давай же, — ожесточенно бормотал он, пока сцепление кашляло и скрипело, — давай, моя славная, чудная машинка, чудо труда человеческого и точного машиностроения, давай же, сволочь!
* * *
В конце одной из комнат пристройки лежала груда ломаной мебели, огромная куча балок, досок, планок разной степени твердости и разложения. Она всегда была здесь, сколько Льюин себя помнил; разборка этой кучи была одним из тех дел, которые по различным причинам откладываются год за годом. Его отец постоянно что-то к ней добавлял; в конце концов она стала главным складом для ненужного деревянного хлама и постепенно приблизилась к увитому паутиной потолку.
Эта куча всегда была в жизни Льюина, она была частью его внутреннего пейзажа, частью, которую он не посещал никогда. Он не мог точно определить время, когда появился зверь и поселился здесь: зверь собрал себя в прогнившем сердце кучи из предательских серебряных нитей сухой трухи, отлетевшей от грубых поверхностей. Он рос, заполнял темные пространства, как эмбрион в матке, в пространстве между досками вытягивались его члены, у него появились глаза и уши. И пасть.
Льюин прислонился спиной к наружной стене. Минутку, сказал он себе. Через минуту я войду и все осмотрю. Сам того не замечая, он пощупал свой пульс, провел большим пальцем по запястью, хотя совершенно отчетливо чувствовал, как кровь бурлит по сосудам шеи и ушей. Казалось, что в любую минуту она горячими струями захлещет из глаз и носа.
— Сэм! — отчаянно закричал он страшным осипшим голосом. — Сэм, ты здесь?
Он отчаянно напрягал слух, но слышал лишь, как шумит у него в ушах и в голове.
— Лучше бы тебе выйти. Я не шучу, Сэм, ты можешь там пораниться!
Ты поранишься, твой мозг вытечет пережеванным мягким месивом. Его рука ритмично сжимала член; он смотрел на стену перед собой и понимал, что куча всего в двух шагах от него, за углом.
— Сэм!
Его голос замер, Льюин представил себе, как зверь сидит под досками, как блестят его красные глазки, улыбается влажная сырая пасть. Скоро ему надоест сидеть в неподвижности и довольствоваться редким кроликом, которого можно поймать в темноте, он захочет сочного и нежного мяса. Сейчас он с радостным предвкушением слушает дикие крики Льюина.
