— Даже и не думай ложиться — сомнешь волосы, — напомнила она, свободно повязав кружевной шарф на голове дочери. — Завтра сможешь отсыпаться хоть весь день до самого вечера, если устанешь.
Патрисия только кивнула: вот уже не первый месяц у нее имелось не менее интересное занятие на то время, которое ее мать посвящала полуденному сну.
Когда Альтея оставила ее одну, она посмотрела на часы на каминной полке. Мистер Бруссард привез их в подарок из своего последнего путешествия в Европу — в подарок ей, а не ее матери. Этот знак внимания разозлил Альтею, и она еще неделю разговаривала с дочерью в резком тоне. Патрисия предполагала, что именно поэтому ее выводят в свет еще этим летом, а не следующим, когда ей исполнится шестнадцать.
«Как будто мне нужна эта уродливая штука!» — подумала девушка, глядя на бронзовых нимф, окружающих циферблат.
Создатель часов не пожалел усилий, чтобы выставить напоказ неприкрытые груди каждой нимфы.
«Как будто мне нужны знаки внимания от мистера Бруссарда!»
Разумеется, и Альтея, и Патрисия знали, что ее желания не имеют значения.
Как только прошло двадцать минут, Патрисия встала, быстро накинула простенькое ситцевое домашнее платье и сунула ноги в тапочки. Ступени скрипели, пока она торопливо спускалась по лестнице, но это ее не беспокоило. Альтея, как и большинство свободных жителей Нового Орлеана, спала крепко. Июньская жара и влажность казались столь изнурительными, что люди, имеющие возможность распоряжаться своим временем, даже и не пытались заниматься днем чем-нибудь помимо сна. Весь город затих, и проскользнуть незамеченной не стоило никакого труда.
На цыпочках Патрисия прокралась от черного хода в тень широких блестящих листьев магнолии. Она все еще моргала, ослепленная солнцем, когда из этой темноты протянулись две руки и схватили ее.
— Амос, — успела прошептала она, прежде чем их губы соприкоснулись.
Они вместе опустились на колени, сжимая друг друга в объятиях. Руки Амоса были сильными, едва ли не требовательными, но после нескольких первых жадных поцелуев он отстранился. Они улыбались друг другу — как обычно, успех побега вскружил им головы.
— Выглядит чудно, — заметил он, одним пальцем приподняв краешек ее кружевного шарфа, чтобы взглянуть на замысловатую прическу под ним. — Жаль, я не смогу увидеть тебя вечером, когда ты оденешься так красиво.
— Мне тоже жаль.
Патрисия прижалась к его широкой груди. Труд в кузнице сделал его мышцы твердыми, как строевой лес. От него пахло золой и лошадьми, грубым, грязным реальным миром, от которого она была укрыта всю свою жизнь.
Но запах не казался ей неприятным. Одежда Амоса пропахла его работой, и это напоминало ей, что, несмотря на нищету, он свободнее, чем она станет когда-либо.
Бывший хозяин Амоса среди достойнейших жителей Нового Орлеана почитался за человека мягкого и глуповатого и служил предметом насмешек благопристойных белых дам, готовых удалиться на другую сторону улицы, только бы не идти рядом с женщиной, подобной Альтее. Этот хозяин позволил Амосу выучиться на кузнеца, а затем сдавал его внаем другим людям за умеренную плату. Многие рабовладельцы поступали так с обученными ремеслам невольниками, но Амосу позволялось оставлять себе часть заработка. А он оказался настолько умелым и работал так много, что всего лишь за несколько лет скопил нужную сумму для выкупа собственной свободы. И хозяин на это согласился! Городские сплетники не могли найти объяснения подобной причуде.
— Насчет этого сегодняшнего приема, — внезапно произнес Амос. — Они ведь не принимают решения сразу. Это случится не так скоро.
Патрисия пряталась от суровой правды, сколько могла. Но теперь пришло время взглянуть ей в лицо.
— Нет, наверное, никто не будет искать моего расположения этой же ночью. Но это случится, Амос, еще до конца сезона. Какая разница, наступит это время сегодня или два месяца спустя?
— Два месяца с тобой много для меня значат. Особенно если это будут последние два месяца, которые нам остались.
Амос устало прислонился спиной к стволу магнолии.
— Если бы Альтея подождала еще только год, я смог бы отложить достаточно денег, чтобы купить нам пару комнат, и тогда мы могли бы стать мужем и женой.
— Не думаю, что она вообще позволила бы мне выйти замуж.
— Позволила тебе? Позволила? — В голосе Амоса слышалась не злость, а скорее недоверие. — Твоя беда в том, что ты никогда не была рабыней. Ты не понимаешь, что значит быть свободной. Иначе ты бы не дожидалась ее «позволения» что-либо сделать.
— Амос…
— Почему Альтея не позволила бы тебе выйти замуж? Почему не захотела бы для тебя чего-то пристойного, вместо…
Он замолчал, не договорив, не желая причинить ей боль.
— Она хочет внуков с кожей, еще более светлой, чем моя, — пояснила Патрисия. — Она хочет быть уверенной, что, если меня остановят патрульные, я всегда смогу назвать имя какого-нибудь состоятельного белого. И чтобы никто и никогда не мог заявить, будто я не свободна.
Вполне вероятно, Альтее также хотелось иметь источник поддержки на случай, если она наскучит мистеру Бруссарду, но Патрисия никогда не говорила об этом. Ей не нравилось даже думать о такой возможности, поскольку если однажды Альтея окажется брошенной, то и с ней это может случиться.
Амос тяжело вздохнул — его гнев исчерпал себя. Всякий раз они приходили к этому — и смирялись, страстно желая и сожалея о том, в чем им было отказано.
— Я порой воображаю это себе. Ты и я. Как это могло бы быть для нас.
— Я тоже.
По правде сказать, Патрисия не представляла, сможет ли стать хорошей супругой Амосу. Сделавшись женой бедняка, она должна будет готовить, и сбивать масло, и стирать одежду на ребристой доске — делать всю грязную работу по дому, которой никогда не училась. И Альтея не училась тоже. Каждый день приходили девушки-рабыни, принадлежащие мистеру Бруссарду, чтобы позаботиться о подобных вещах. Порой их презрительные взгляды ранили сильнее, чем надменность белых дам. Они, с волосами, убранными под платки, и сощуренными глазами, поднимали взгляды от работы, словно спрашивая: «И кого, по-твоему, ты обманываешь?»
Как бы они смеялись, если бы она отринула свое благосостояние, чтобы выйти за Амоса. Оно бы того стоило, будь у них с Амосом хоть один шанс.
Она бережно взяла его лицо в ладони, и они вновь поцеловались. Начавшись нежно, ласки их вскоре набрали силу. Амос опрокинул ее на спину, на мягкий ковер опавших листьев магнолии, и его тяжелое тело накрыло ее. Домотканая рубаха парня была распахнута у ворота, и Патрисия сквозь тоненькое платье ощущала тепло кожи.
