Они не были любовниками, поскольку Амос имел старомодные воззрения на добродетель. Патрисия, которая не могла себе позволить подобной старомодности, выгнулась и прижалась к нему всем телом так, что он невольно ощутил ее выпуклые груди и упругий живот.
— Если бы ты только была моей женой, — прошептал он куда-то ей в горло. — Как бы я мог любить тебя.
— Ты мог бы любить меня и сейчас, если бы захотел.
Он оттолкнул ее чуть ли не грубо, и его лицо исказилось. Затем он взглянул на нее с отчаянием в глазах.
— Давай убежим. Сегодня же, после приема.
— Амос!
— Мы можем это сделать. — Он вцепился в рукав ее платья. — Для кузнеца везде найдется работа. Все, что нам нужно, это бежать.
— У нас нет денег.
Сейчас было не время для глупостей.
— Мы не знаем ни души за пределами Нового Орлеана. Если мы сбежим, то больше никогда не сможем обратиться за помощью к своим белым согражданам. Как долго, по-твоему, мы останемся свободными? Месяц? Неделю?
Плечи Амоса поникли. Правда сокрушила его. Она накрыла ладонью его грудь в распахнутом вороте рубахи.
— Я не хочу, чтобы первым меня коснулся какой-нибудь белый.
— Я не хочу опозорить тебя.
— Мы любим друг друга. И это вовсе не так постыдно, как то, что ждет меня впереди.
Они помолчали вместе еще некоторое время. Она внимательно изучала лицо Амоса: в его глазах отражались борьба любви и вожделения с его представлением о пристойности. Патрисия никогда не была озабочена пристойностью и не понимала, что его останавливает. Увидев, как его широкие плечи чуть расслабились, она поняла, что одержала победу.
— Моя комната находится в задней части дома, — прошептала Патрисия. — С маленьким балкончиком — помнишь такой?
Амос кивнул.
— Я оставлю балконные двери незапертыми. Мы вернемся домой не позже полуночи. Приходи — наверное, где-нибудь час спустя. Если ты возьмешь свои бумаги, то тебе ничто не грозит — люди тебя знают. Годится?
Она все еще побаивалась, что он может отказаться из ложной преданности ей. Но нет.
— Я приду к тебе, — пообещал он.
Солнце еще не покинуло зенит, когда Амос ушел. Патрисия вернулась в дом и наскоро обтерлась влажной губкой, чтобы мать не учуяла запах лошадей и золы на ее коже. К тому времени, как Альтея проснулась, Патрисия уже чинно сидела в шелковом халате на кушетке в гостиной, читая «Баллады» Кольриджа.
— Похоже, ты приободрилась, — заметила Альтея. — Вовремя же ты осознала, насколько тебе повезло.
Патрисия, едва не сходя с ума от предвкушения, постаралась сдержать улыбку.
Когда к вечеру воздух посвежел и тени удлинились, они начали готовиться к первому квартеронскому балу сезона. Сегодня юные девицы встретятся с богатыми наследниками, желающими обзавестись черной любовницей, чтобы скоротать время до брака с белой девушкой.
«Время показать себя с лучшей стороны», — с горечью подумала Патрисия.
Она капнула туалетной водой себе на запястья и горло и спрятала в складки платья вербеновые саше, чтобы источать приятный запах, как бы жарко ни стало в полном людей зале. Пудра не позволит ее лицу залосниться и заставит кожу казаться еще бледнее.
Альтея обернула горло дочери кружевной ленточкой и закрепила спереди камею. Потом затянула на Патрисии корсет; он оказался до того тесным, что у девушки едва не закружилась голова, зато мать объявила, что теперь платье будет ей впору.
— Восемнадцать дюймов, — гордо отметила Альтея, помогая Патрисии шагнуть внутрь юбки с кринолином. — Такая же тонкая, как была моя, пока я не родила тебя.
Едва способную дышать Патрисию совершенно это не волновало — по крайней мере, до тех пор, пока она не увидела себя в зеркало.
Платье было из бледно-лилового атласа, с оборками из тонкого кружева у манжет и поверх широкой юбки-колокола. Низко вырезанный лиф позволял видеть соблазнительную грудь. Патрисия не сомневалась, что ни одна девушка в Новом Орлеане не сумеет затмить ее этим вечером, и на миг ее гордость заслонила стыд.
«Жаль, что Амос не сможет увидеть меня такой, — подумала она. — Он был бы потрясен».
Но он не увидит ее этим вечером. Вместо этого она будет выставлять себя напоказ перед мужчинами, желающими взять ее на содержание, — и возможно, среди них будет тот, кто навсегда отнимет ее у Амоса.
В ожидании ночи она испытывала трепет предвкушения, но тем не менее ясно сознавала, что ее участь почти решена. Вскоре они с Амосом станут любовниками, но все равно ей суждено сделаться содержанкой белого мужчины. Его игрушкой. Его собственностью во всем, за исключением названия.
— Затягивай сильнее! — проворчала Альтея, вернув Патрисию обратно в реальность, где она, в свою очередь, зашнуровывала корсет на матери. — Право слово, я понятия не имею, где порой блуждают твои мысли.
* * *
Коляска прибыла за ними сразу после заката, и Патрисия с Альтеей отправились в зал Лафайета. Лошадиные копыта и колеса экипажа грохотали по мощенным булыжником улицам, а газовые фонари на каждом углу разгоняли темноту.
Бок о бок они вступили в бальный зал, и это мгновение было последним, которое им удастся провести вместе — пока не кончится ночь. Как обычно, приятельницы Альтеи увлекли ее в уголок, чтобы там пить пунш и сплетничать. Патрисия могла бы поискать собственных подруг, встревоженных не менее, чем она сама, но ей совершенно не хотелось общества.
Оркестр еще настраивал инструменты, когда начали входить мужчины. Сперва прибывали в основном старшие джентльмены, проводящие время с матерями, — их Патрисия уже знала. Она заметила мистера Бруссарда, смотревшего на нее с плохо скрываемым интересом — по крайней мере, до тех пор, пока Альтея не взяла его под руку и не принялась расточать любезности, которые ему так нравились.
Также Патрисия бегло взглянула на высокого седовласого мужчину — Лоренса Деверо. Они с матерью тоже носили эту фамилию, хотя в последний раз он навещал Альтею много лет назад. Даже лицом Патрисия напоминала его; никто никогда не осмеливался назвать ее дочерью этого человека, но сама девушка знала правду.
По правде сказать, она и не ожидала, что мистер Деверо станет уделять ей внимание. Он никогда этого не делал. Но с его стороны было бы мило хотя бы взглянуть в ее сторону и заметить, насколько очаровательно она смотрится в атласном платье.
Затем появилась молодежь. На дорожке перед зданием один за другим останавливались экипажи, полные шумных смеющихся джентльменов, в большинстве своем только что закончивших университет. С яркими галстуками поверх белых рубашек с высокими воротничками, в муаровых жилетах, они гордо вступали в клуб, широко улыбаясь и хохоча, на вкус Патрисии, чересчур нарочито.
