— Я клянусь тебе чистым сердцем учителя Беслаи…
— Нет! Не нужны клятвы. Они призовут духов. Мне достаточно твоего слова.
— Я обещаю тебе. Ты будешь рядом. Всегда. Ближе любого человека на этой земле.
Ее серьезное лицо белело в темноте, поблескивали пряжки на военной рубахе. Техути, ослабев от облегчения, не шевелясь, смотрел в темные глаза. И, с трудом выплывая из-под упавшего сверху покрывала счастья, медленно наклонился и коснулся губами ее лба. Шепнул, не отодвигаясь:
— А теперь — иди спать. Завтра я расскажу тебе, что надо делать. Что мы сделаем.
Он еще сидел снаружи, слушая, как она шебуршится в палатке, позвякивая рубахой. Переговаривается с нянькой. И встал, когда рядом замаячили черные фигуры воинов с копьями. Пошел к своей палатке через ночь, огромную и глубокую, как океан, радуясь ее бесконечности. Сегодня ему больше ничего не было нужно. Только нырнуть в маленькое нутро, отгороженное от ночи шкурами, завернуться и глядя в темноту бессонными глазами, перебирать достигнутое — кусок за куском, шаг за шагом. Ее руки в его руках. Лицо напротив. И слова, которыми она, безгранично доверяя, отдала себя его воле. И снова это было сильнее и слаще тысячи любовных стонов и криков из его мужского прошлого.
— Я никогда не причиню ей боли, — сказал он, засыпая.
— Никогда, — повторил незнакомый шепчущий голос, — никогда. Если она сама не захочет испытать боль.
Перед его полузакрытыми глазами проплыло незнакомое женское лицо. Темное, с пухлыми губами, украшенными в уголке рта горстью серебряных колечек. И с длинными туго заплетенными косами, черными и блестящими, как просмоленные веревки.
Техути хотел удивиться. Раскрыть глаза, чтоб получше рассмотреть незнакомку. Но сон взял его, валя навзничь тяжелой мягкой лапой. Толкнул, пуская в спящую голову картинки яркого лета, в котором он летел, стоя в маленькой колеснице и чувствуя спиной взгляд княгини, а бедром — касание ее колена.
— Расскажи мне о своей сестре…
Матара сидела на лавке, поставив на колени большой горшок, начищала глиняные бока мягкой щеткой. Очень старалась. Иногда морщилась, если слишком сильно прижимала горшок к животу. Живот еще болел, и болели ноги, будто она долго прыгала через широкие канавы. Но так хотелось угодить Онторо-Аксе. Пусть горшки будут чистыми и блестящими, как зеркало.
Помощница лекаря быстро и бесшумно ходила по своему жилью, от полки, на которой выстроились ряды прозрачных и мутных флаконов, к очагу, где на поперечине висел котелок, и в нем булькало, поквакивая, вязкое варево. Отозвалась рассеянно:
— Что говорить о том, чего нет. К чему тебе знать?
— Потому что я… — девочка опустила голову и быстрее заработала щеткой.
Онторо наконец услышала тишину и отойдя от полок, приблизилась, сжимая в руке синий флакон с длинным горлом.
— Что случилось? Эй? — провела свободной рукой по пробору, присела на корточки и заглянула в опущенное лицо. Засмеялась дрожащим на черных ресницах слезам.
— Ну-ка, говори, весенний дождик!
— Я хочу быть тебе сестрой, — сипло сказала Матара и шмыгнула. Прижала руку со щеткой тыльной стороной к мокрому носу.
Онторо снова встала, легко, как делала все. Потрепала девочку по жестким косичкам, задумчиво разглядывая посветлевшие волосы и краешки горящих ушей.
— Ты и так мне сестра. Мы все друг другу сестры, потому что мы женщины, понимаешь?
Та закивала, одновременно упрямо противореча лицом. Ей хотелось быть сестрой только прекрасной и доброй Онторо, что спасла ее от ночных наказаний. Забрала к себе. И теперь Матаре не нужно целыми днями готовить свое тело к наставлениям жреца. Не нужно жить в большой пещере, где соседки следят друг за другом и делают мелкие пакости тем, у кого косы заплетены красивее и груди раскрашены ярче. Теперь Матара готовит похлебку, когда Онторо уходит по галереям осматривать недужных, прибирается в комнатах (их комнатах, так думала сначала робко, а теперь уже с радостью) и ждет старшую домой, как ждала бы отца или мужа, там в той прошлой жизни. И это — счастье.
— Ну, хорошо. Мы сестры. А теперь оставь горшок, пора заниматься делом.
Отошла к очагу, сняв котелок, зачерпнула глубокой ложкой парящей жижи, плеснула в чашку и, наклонив синий флакон, отсчитала капли, шевеля губами. Потом бережно насыпала туда же летучего белого порошка из деревянной шкатулки. Перемешивая, кивнула девочке. Та, как привыкла уже за последние дни, послушно встала на циновку в центре комнаты, сняла через голову просторную рубаху и положила на маленький табурет. Свет падал через круглое отверстие в потолке, серебрил сгибы локтей и округлости бедер.
Онторо приблизилась, осматривая обнаженное тело, окунула руку в плошку и, отжимая тряпицу, широкими плавными движениями стала умащивать кожу.
— Повернись. Руку подними. И растопырь пальцы. Вот хорошо.
Тряпка щекотала чисто выскобленные подмышки, и девочка засмеялась тихонько, пожимаясь и переступая босыми ступнями.
Закончив, Онторо нажала той на плечо. И когда Матара послушно опустилась на колени, вылила остатки зелья на волосы, растерла по каждой тонкой косичке.
— Все. Теперь постой, пусть сохнет.
Вытирая руки, она обошла девочку, внимательно разглядывая свою работу. А Матара, поколебавшись, набралась смелости и спросила о том, что ее немножко мучило:
— Я ведь больше не пойду к внешней стене?
— Ты же знаешь. Нет. Зачем снова спрашиваешь?
— А порошок? — девочка вытянула перед собой руки — светлые, золотисто-коричневые. Держа их на весу, следила глазами за старшей подругой, а та, мелькая широким полосатым подолом, ходила, прибирая у очага, расставляя на место флаконы и шкатулки. Наконец, наведя порядок, села на расстеленный тюфяк, откинулась к стене, покрытой плетеной циновкой. И вздохнув, похлопала рядом с собой по цветному покрывалу.
— Иди сюда. Расскажу.
Путаясь в рубахе, Матара заторопилась к постели. Села рядом, робко положила руку на край полосатого подола, чтоб быть к сестре поближе. Та привалилась к ней и зашептала в самое ухо.
— Большой пленник, тот, что спит в своей темнице, он мучается, понимаешь? В сердце его живет белая женщина из далекой степной страны. Она кричит ему слова своей тоски, а он не может ответить.
— Почему?
— Потому что рядом всегда сновидцы. Он не может ответить ей через горы, моря и тучи, потому что тогда он протянет нитку, по которой сновидцы войдут в ее голову. И заберут ее душу. Он защищает свою любовь. Понимаешь?
— Да, — еле слышно выдохнула девочка, захваченная историей. Ей стало очень жалко плененного великана.
