— Да, — еле слышно выдохнула девочка, захваченная историей. Ей стало очень жалко плененного великана.
Онторо нагнулась еще ближе и зашептала так тихо, что слова исчезали в воздухе почти сразу.
— Он может умереть от тоски. А ты чуть не умерла, там, куда приходит великий Огоро. Но я могу спасти вас обоих. Ты станешь такой же белой, и волосы твои будут как у нее. И даже лицо изменится от моего зелья. И тогда он увидит тебя, рядом. Ты будешь говорить с ним вместо той, дальней. А он сможет отвечать. Тоска отпустит его большое сердце. Он не умрет.
— Но это же. Это обман?
Онторо покивала, касаясь губами горящего уха.
— Да. Но это хороший обман. Он спасет пленника. И он спасает тебя. Потому что только так я могу держать тебя тут, в своем жилище. А если откажешься, то завтра же будешь учиться вместе со всеми.
— Нет!
— Тихо…
Женщина взяла в свои руки дрожащие пальцы девочки, сжала.
— Никто не должен слышать того, что лежит на самом дне. Жрец-Пастух думает, я готовлю тебя для обманного дела. Пусть думает. А ты, говоря с пленником, передашь ему слова моей любви. И мы убежим. Втроем. Я знаю, как.
Матара замерла, прислушиваясь. Но ее названная сестра смолкла. Девочка откачнулась, искоса разглядывая повернутое к ней серьезное черное лицо, блестящие в лихорадке глаза, губы с горстью серебряных колечек. Спросила дрогнувшим шепотом:
— Ты его любишь?
Та кивнула, не отводя глаз.
Сердце Матары зашлось тихой жалостью. Такая смелая, сильная, такая решительная и уверенная ее сестра. Любит пленника, отдала ему свое сердце. Он там принимает положенные мучения, неумолимо назначенные жрецами. Как же должно страдать ее сердце, ведь ничем не может помочь она любимому, если Матара не спасет их обоих.
— Я согласна, сестра. Я буду белой женщиной, если сумею.
Онторо кивнула.
— Конечно, сумеешь! Мы не будем торопиться, чтоб ничего не испортить. Я буду учить тебя. И рассказывать все, что я знаю о ней. А жрец-Пастух, — тут она снова наклонилась к уху, — он будет видеть, что ты старательна и нам ничего не придется скрывать. Никакого обмана. До самого последнего мига.
Ночью Матара лежала, глядя в темноту широко раскрытыми глазами, и сердце ее полнилось жалостью, умилением и гордостью. Бедный бедный огромный пленник. Бедная любящая Онторо. Когда настанет время говорить с великаном, Матара обязательно расскажет ему о том, какая хорошая у нее сестра. Пусть он полюбит и ее тоже. Может быть, он никогда больше не увидит свою белую женщину из далеких степей, ну и что же — ведь Онторо ничуть ее не хуже. И, наверное, можно, если постараться, полюбить того, кто так сильно любит тебя… Как жаль, что пленник-великан один, а то бы Матара полюбила такого же. Можно конечно, полюбить и этого, но тогда загрустит Онторо. Лучше любить его как брата, решила Матара, поворачиваясь на бок и закрывая глаза. И они будут счастливы — великан, его прекрасная черная жена и его новая светлая сестра…
Онторо-Акса дождалась, когда тихое дыхание девочки станет ровным и сонным. И поднявшись, нащупала стоящую на лавке у выхода приготовленную корзинку с едой. Выскользнула в сумеречную галерею, плотно прикрыла тяжелую деревянную дверь и заложила засов. Сверху, со сторожевой платформы доносились говор и пьяное пение стражей, а через них далекие тоскливые крики наказанных.
Женщина шла по галерее, спускалась по ступеням на нижние уровни, все ближе к темнице пленника по имени Нуба. Шаги ее были быстры и уверенны, рука легко касалась прохладных перил.
Как хорошо, что после двух лет женской учебы ей хватило ума, чтоб обратить на себя внимание не только жреца-наставника, но и знахаря. Как хорошо, что старательно обучаясь его науке, она сумела не раз и не два, а десятки раз доказать свою преданность матери тьме. И как хорошо, что она теперь единственная на острове женщина-сновидец, и ей не нужно обращаться с просьбами провести ее по лабиринтам чужого ума и сердца. Ни к кому. Она сама может дать жрецам многое из того, что ценно для них. И потому она сама — ценность. А это значит — она почти свободна.
Дождавшись, когда страж отомкнет тяжелую круглую дверь, она ступила в еле освещенную темницу и пошла к стене, осторожно нащупывая босой ногой холодный каменный пол и поддавая ползающих многоножек. Пленник спит и морок райского сада отдыхает. Тут сыро, грязно и промозгло. Но будить его пока не нужно.
Стены мерцали потеками плесени, и в голубоватом свете Онторо видела скорченную фигуру у самой стены на грязной рваной тряпке. Поставив корзинку, она неслышно опустилась на колени, потом легла, прижимаясь к широкой спине, положила голову в изгиб мужской шеи и, касаясь лбом его затылка, замерла, вслушиваясь в чужие сны. Ее глаза плыли под веками, голова наполовину спала, не своим сном, а сном черного исхудавшего мужчины, мосластого и огромного. Онторо знала — когда его сон истончится, собираясь утекать, она узнает об этом раньше и успеет выйти в свое собственное сознание, унося крохи чужих сновидений. Но, перед тем как пуститься в медленное путешествие по чужим снам, она провела пальцами по ребрам и бедру лежащего мужчины. Такой… Такой, каким никогда не стать гибкому и тонкому жрецу, что обучал ее женской жадности к наслаждениям. И теперь желание снедает тело и надо обуздывать его. Оставляя главную сладость на потом. А пока — ее рука скользнула по впалому животу, замерла, ощущая мерное неглубокое дыхание, пробежала пальцами ниже — пока ее страсти можно кинуть лишь маленький кусок, чтоб не извелась, воя от голода.
Нубе снилась маленькая палатка, он помнил ее, и его место было там — у самого полога: когда спал, то сквозняк вечно холодил один бок и ногу. В его сне место у полога было занято, там лежала, завернувшись в шкуру, старая нянька, и его сон удивился тому, что она не изменилась, хотя прошли годы. Такое же строгое даже во сне лицо, настороженное, чуткое. Наверное, даже во сне нужно ходить на цыпочках, чтоб Фития не учуяла его и не проснулась. Нуба плавно прошел в глубину палатки, ныряя головой под низко висящие шкуры и сгибая шею, чтоб разглядеть, куда идет. Всего три небольших шага, он тысячи раз делал их раньше, еще в те времена, когда Хаидэ не знала о его существовании, и он приходил, лежа на циновке в роще маримму, следил, как она растет. Садился рядом, бесплотный, наклоняя обритую голову, прислушивался к ее снам, стараясь не потревожить.
Сейчас, сгибая колени и привычно садясь над спящей, понял — не разучился. Она не знает, что он пришел. Нет связи меж ними, и значит, нет для нее опасности. И можно побыть рядом, не отводя глаз от линии щеки над краем мягкой шкуры, от тускло блеснувшей пряди волос. Можно вслушаться и шагнуть еще дальше — в ее сон, может он покажет ему, о чем сейчас ее главные мысли.
