Юля Вишневская целый день маялась от странных предчувствий. Хотя все было отлично. Просто замечательно! Зацепила на выставке троих рекламодателей. Написала тексты к роликам. Алевтина почти не правила, точнее не портила. Получила деньги за прошлую работу, целиком, без вычетов и переносов на «следующий платеж». Начальство, крайне довольное уловом, смилостивилось и отпустило домой не за полночь, а в шесть. Дома девочки помыли пол и приготовили ужин, а муж принес красных, как закат, сочных до брызга молдавских яблок и терпкого сухого вина. Кино хорошее случилось на одном из каналов. Все складывалось так, как будто Вишневская жила в идеальном мире, где жизнь бойко катится по рельсам, строго следуя расписанию, как поезда Санкт-Петербург–Москва. Или Париж–Берлин. И в дневниках у дочерей, придирчиво проверенных, не было ничего из ряда вон выходящего. По двойке у каждой и по замечанию: «Болтает на уроках» и «Пришла без сменной обуви». Обычное дело. Даже всыпать не за что.
Не было никакого повода для странной тоски, сжимавшей сердце время от времени. Юлька достала из стола нож. Подержала в руке. Синеватый клинок излучал покой. Работы ему никакой не светило. Вишневская убрала нож и достала Таро. Черная колода в бархатном футляре тяжело легла в ладонь. Она тоже волновалась. «Что?» – мысленно спросила Вишневская, доставая одну карту. Выпало «Мир» – двадцать первая карта Великого Аркана. Начало и конец. Точнее, наоборот. Конец и начало. Бесконечный переход. Юля провела ладонью над картой. Рука уловила пульсацию. «Что ты мне хочешь сказать, я не понимаю?» Она вытащила еще одну карту и вздрогнула: десятка мечей – проход! Врата! Для кого-то смерть, а для кого-то жизнь, но совершенно иная. Обрушение одного мира и рождение другого. Какого? Еще карта – сверху, на десятку мечей легла Великая Жрица. Магия? «Это обо мне?» – спросила колоду. Чуть в сторону упала карта Шута или Дурака. «Обзываешь, – Вишневская покосилась на колоду в руке, – больше не хочешь говорить. Понятно». Обернула карты зеленой органзой, убрала в футляр. Будем думать. Но думать не получилось – навалилась суета: ужин, дети, уроки, вечерняя болтовня с мужем. Юля так и не смогла толком поразмышлять, что ей говорило своевольное «Ведьмовское Таро», поссорившее ее когда-то с Феоктистовой. Неожиданно в доме все угомонились. Даже соседи, обычно выяснявшие отношения исключительно после двенадцати. Еще до полуночи отправились в постель девочки без традиционных маминых пинков и криков, а муж хоть и собирался попастись в Интернете, немного посидел за компьютером и тоже отключился. Вишневская легла рядом и задремала. Ее окутало мутное тревожное забытье, сотканное из обрывков давних видений и детских страхов. Она летала вокруг домов, падала с крыш, но не разбивалась, кого-то искала в длинных извилистых коридорах и все не могла понять кого. Неожиданно всплыли знакомые болотные глаза – Таня! Юля проснулась и, еще не отдавая себе отчета в том, что делает, оделась. Обстоятельно оделась, как на работу или на улицу: колготки, зимние брюки, свитер. Потом зачем-то подошла к входной двери и открыла. На лестнице стояла Таня Вешкина с Бертой на поводке.
– Привет, – как ни в чем не бывало сказала Таня и улыбнулась той счастливой, безмятежной улыбкой, какой Юля не видела у нее уже давно, – а я тебе собаку привела. Ты же хотела собаку?
– Очень. – Вишневская тоже начала улыбаться, хотя до нее медленно стала доходить бредовость ситуации: среди ночи подруга приводит собаку и говорит: «Это тебе». Впрочем, что-то подобное она от Татьяны и ожидала. Но спросила на всякий случай: – А почему мне? Ты же Берту с Марьяной оставляла… Я думала, она к ней больше привыкла…
– Так мне ее Шахновской отвезти? – Татьяна продолжала лучиться. – Или возьмешь?
– Возьму. Главное, чтоб она меня признала.
– Признает, она, когда я ее с Марьяной оставляла, маленькая была, к дому привыкала. Теперь собака выросла, все понимает. Ты все понимаешь, собака? – Таня присела на корточки рядом с собакой и заглянула Берте в глаза. – Берта, это теперь твоя хозяйка.
Собака с тоской посмотрела на ведьму, потом на Юлю. Татьяна отпустила поводок, и овчарка, волоча его за собой, покорно вошла в квартиру и легла у ног Вишневской.
– Вот видишь, – сказала Таня, протягивая ей поводок. – Она твоя.
– Представляю, как все удивятся утром. – Юлька взяла поводок, села на пол в крохотной прихожей и обняла собаку за шею. Берта, по своей собачьей привычке, облизала ей лицо. Таня в дом не вошла, так и оставалась на лестничной площадке. Стояла и молча смотрела на них странно сияющими глазами.
– Почему ты не заходишь?
Она ничего не ответила, только улыбнулась и покачала головой.
Юля заметила, что из-под шубы выглядывают голые колени.
– Сегодня?
– Полнолуние, Юля…
– Я с тобой? Мне можно?
– Да, ты увидишь… Ты уже видела, помнишь?
– Помню…
Они вышли в плотную морозную ночь. Воздух замер. Темное небо с громадной луной, окруженной кругом белого сияния, было таким прозрачным, словно вокруг не многомиллионный город, а только поле, чистое поле с не тронутым гарью снегом. Стояла до странности пустая тишина, никто не ходил, не кричал, не орала сигнализация у машин. Как будто все спали в эту ночь, все, кроме Тани и Юли, бредущих куда-то вдоль замерших домов с редкими горящими окнами. Юля почувствовала себя подавленной этой тишиной, такой гулкой и осязаемой, что, казалось, она давила на уши.
– Куда мы идем?
– Узнаешь, – бросила ведьма. – Недолго уже.
Они вышли на пустырь, странное место между домами и небольшой фабрикой, с маленьким грязным прудом, скрытым сейчас под снегом. По узкой тропинке прошли между сугробами к стоящим группой деревьям. Кажется, осинам. Юлька заметила, что на ветках сидят какие-то большие темные птицы, и их перья отливают смолой в неверном свете мигающего фонаря…
– Стой, – резко бросила Таня, – не ходи дальше.
Юля остановилась. Татьяна обернулась к ней и протянула руку, прощаясь, и Вишневская впервые толком разглядела, какое дикое безудержное счастье написано на лице женщины. Юля потянулась рукой навстречу ее руке – пальцы встретились:
– Прощай.
– Прощай, ведьма. Я тебя не забуду…
– Хорошо, помни, я дарю тебе память!
Искры соскользнули с Таниных пальцев, и Юлька увидела эти искры. Таня отбросила руку, выскочила из коротких сапожек, вышагнула из шубы и побежала нагая, почти невесомая, по узкой тропинке. Взвились и закружились черные птицы, дико и страстно закричала Таня, ударило по глазам светом… в ночное небо взлетела еще одна смоляная птица. Стая загомонила и, сливаясь с ночным небом, исчезла…
– Никто не поверит, – пробормотала Вишневская, подобрала шубку и ботики и пошла в сторону дома Татьяны. В кармане шубы лежали ключи от дома…
