Он был силен в рукопашном бою, на его счету был не один десяток парашютных прыжков; слыл отличным снайпером, знал толк в разного рода ядах, следящих устройствах, огнестрельном и холодном оружии.
Протодьякон неоднократно отличился в поединках с басурманскими собаками, неделями жил в горах, изводя разного рода душманов, басмачей и прочих преданных слуг Аллаха. Он истреблял не только откровенно сатанинские, но и якобы богоугодные, а на самом деле - тоталитарные и жестокие секты и сообщества, преследовал их в городах и лесах, ликвидировал главарей. Ему приходилось сталкиваться даже с психоделическим - химическим - оружием, то есть он обладал способностью улавливать его воздействие и выставлять психологическую защиту.
Но он ни разу не выступал народным трибуном.
Он ни разу не держал речь перед широким собранием и понятия не имел, чем отзовутся в людских душах его слова.
Да и особенно речистым он не был. Его деятельность не требовала многословия - наоборот, он чаще бывал нем как рыба.
Протодьякону обычно и сказать-то было нечего. Кастет и «люгер» оказывались куда красноречивее их носителя.
Нынче же ситуация в корне переменилась. Ему предстояло иметь дело с больными, в сущности, людьми, да к тому же подло обманутыми.
Он должен был воззвать к остаткам светлого и святого в их душах, не дать расползтись заразе.
Это было первой и самой трудной частью работы. Ко второй он относился легко, философски - то есть практически никак. Он просто на время выкинул ее из головы, чтобы не мешала выполнять первую.
Звук рельсового гонга распространялся в атмосфере, как во влажной вате.
Протодьякон решил, что бьет слишком слабо, и утроил усилия. Вскоре он взмок, что само по себе было для него необычно, но звук оставался прежним. Похоже, он выбивал из рельса все возможное и вскоре мог выколотить самую железнодорожную душу.
Тем не менее, его действия возымели эффект!
Не сразу, но возымели. Из второй по счету избы справа, которая была сильно крива и грозила в любую минуту рухнуть, на дорогу выполз старый дед - едва ли не ветеран Первой мировой. Во всяком случае, такими Пантелеймон представлял себе этих ветеранов, вероятных георгиевских кавалеров.
Опираясь на клюку, старик застыл, уставясь на протодьякона. Приободренный, тот продолжил трудиться. В скором времени к деду присоединилась старуха из избы напротив, примерно того же возраста.
«Что же тут, одно лишь старичье?!» - с неудовольствием подумал Челобитных.
Хороших же воинов нашел себе Ликтор…
Протодьякон ошибся. Он прозвонил еще минут пять, и улица вдруг оказалась запруженной не слишком внушительной, но все же толпой. И образовывали эту толпу не одни старики, хотя их было большинство; попадались и бабы разнообразных возрастов, но одинаково убогие, и зрелые мужики со следами хронического - от второй до третьей степени - алкоголизма на лицах.
Появилась и мрачноватая детвора, среди которой Пантелеймон приметил парочку откровенных дебилов - те тупо смотрели на протодьякона, разинув слюнявые рты и выпучив глаза.
«Очевидно, это все», - подумал Челобитных.
Более чем достаточно. Он был изрядно удивлен, ибо никак не предполагал, что местная гробовая тишина способна таить в себе столько людей.
Однако для верности он проколотил в рельс еще минуту-другую и только потом отшвырнул костыль и глянул на собравшихся исподлобья, тяжело дыша.
Он и вправду утомился, но немного играл, распалял в себе угрюмую озабоченность и готовность сообщить народу тяжелую правду. Этим он старался преодолеть неуверенность.
Толпа стояла неподвижно и ждала продолжения.
Протодьякон шагнул вперед, остановился, подумал и сделал еще несколько шагов.
Собрание смотрело не столько на него, сколько почему-то на рельс. Эта публика была явно заторможена.
Пантелеймон открыл рот, но Бог запечатал ему уста. Тогда он прочитал про себя короткую и яростную молитву. Прочистил горло, шагнул снова, на сей раз - навстречу селянам.
И Небеса смилостивились, дали добро на доклад.
- Братья и сестры! - громко, но не вполне уверенно произнес Пантелеймон.
Странным образом это было первое, что пришло ему в голову. - Братья и сестры! - повторил он голосом уже более зычным. - Я, Пантелеймон Челобитных, православный священник, собрал вас с намерением сообщить тяжелые и важные вещи… А также обратить ваши души к Богу. - Он перекрестился, прося у Господа прощения за самозванство. Он присвоил себе священнический сан. - Я понимаю, что для вас я - чужак и вообще человек подозрительный. Я не знаю, ведомо ли вам даже, кто есть священник, ибо не вижу в вашем селе храма - ни в вашем, ни в ближайших окрестностях… - Здесь он говорил несколько наобум, потому что не знал окрестностей и ориентировался лишь на сравнительно близкое Крошкино. Впрочем, это было не важно. Знают, не знают, но живьем видели, в лучшем случае, очень и очень давно. - Поэтому я просто говорю вам, что пришел с миром и желанием спасти вас от страшной беды, которая над вами нависла.
Толпа молча внимала ему.
Так ли?
Невозможно было разобрать, понимают ли его и даже слышат ли вообще. Протодьякон набрал в грудь воздуха.
- Братья и сестры! - прокричал он в третий раз для пущей убедительности. - Обращаюсь к вам во имя Отца, Сына и Святого Духа. Призываю и заклинаю вас: опомнитесь! В вашем селе поселился змей, сущий враг человеческого рода, демон во плоти. Я не стану заставлять вас гадать, я не буду ходить вокруг да около. Я имею в виду хорошо знакомого вам Павла Ликтора - человека пришлого, и пришел он к вам не с добрыми целями. Всем вам известно засилье нечисти, которая временно владычествует над вашими краями. Прикрываясь благими намерениями, укрываясь за желанием помочь вам в ваших неотступных страхах перед бесами, Ликтор втерся к вам в доверие. Возможно, он даже продемонстрировал некоторым свое мнимое всемогущество, уничтожив несколько демонических отродий. Но в действительности он вовсе не намерен вам помогать. У него на ваш счет совсем иные планы. Вы нужны ему в качестве строительного материала, он хочет всех вас превратить в демонов, оборотней, вервольфов. Он никакой не ученый. И он не врач, и не знахарь. Он говорит, что лечит вас, но это ложь. Леча вас, одновременно он вводит вам вот это! - Шприц и пузырек с отравой уже были у Пантелеймона в руке. Он поднял их повыше, чтобы всем было видно. - Вам знакомы эти предметы, не так ли?! Под видом лекарства он вводил вам чудовищную смесь, которая уже начала оказывать свое разрушительное действие. Посмотрите на себя - вы уже не похожи на обычных людей.
В вашем селе не слышно ни смеха, ни плача, ни звука вообще; вы утратили жизненную силу - еще немного, и вы напрочь утратите человеческое, а с ним и Божье подобие. Много ли детей родилось у вас с тех пор, как здесь поселился Ликтор? Я полагаю, ни одного… Так вот послушайте. Это потому, что яд лишает вас возможности иметь детей, это один из первых его эффектов…
