разговаривать с самим собой, мужчина подпрыгнул в кресле, и, практически же «пролетев» свой кабинет, выскочил в приёмную — к секретарю, девушке-ангелу, двадцати пяти лет, что и как раз же и сама собиралась к нему, и даже уже «шла», как и была почти сбита им же с ног, столкнувшись — нос к носу! Растрепав же при этом — свои белокурые кудри, чуть ниже лопаток; сведя в непонимании на узко-низком же и бледном своём лбу — узкие же и светлые брови; прищурив свои светло-серые глаза с чёрными длинными ресницами и втянув немного впалые же розовые щёки, образуя тем самым и небольшими же своими, но и пухлыми розовыми губами — букву «о», как и своим же ровным округлым подбородком, вздёрнутым вместе с острым, и пусть коротким, носом. Пока и её же белый костюм, из юбки до колена и пиджака поверх блузки «в тон», всё так же сидел — «по фигуре»; как и её же белые лодочки на тонкой и высокой шпильке — «по ноге». Ну а руки же, уже и в свою очередь, с белым коротким маникюром, всё ещё держали папки и прозрачные файлы с белыми листами: «пробитыми», как и его же ранее всё визитка, чёрным мелким шрифтом; и «заверенными» — размашистой синей подписью.
— Она — ушла? — Прохрипел мужчина.
— Кто? — Округлила глаза ещё больше девушка.
— Оля… Девушка, что покинула мой кабинет — чуть ранее!
— Вы, конечно, меня извините… — начала, словно бы издалека, секретарь, стараясь заодно ещё и до конца прощупать почву «его состояния и психической устойчивости», что и уже ведь, как видно, колыхались на ветру: вместе с его же грудной клеткой — выбивающей, благодаря сердцу же, просто «сумасшедший» ритм, — …но никто из вашего кабинета не выходил — кроме вас сейчас. А клиент у вас назначен — только через полчаса!
— Но… Как? — И теперь уже точно — он был не только рассея-растерян, но и «подавлен». Так ещё и готов — вот-вот опуститься же на самый пол! По крайней мере и как минимум же всё, глаза его — уже «спустились» и смотрели туда и на него же: ожидая за собой — и «прибытия» же всей головы; а там — и такого же «тела».
— С вами — всё хорошо? — Склонила голову к своему правому плечу девушка и, переложив все свои вещи в левую руку, правой — коснулась его плеча. На что же и врач уже — даже и вздрогнул: будто бы и только сейчас — осознанно и главное «понимающе» взглянув на неё и увидев же её; как и найдя-обретя же себя — здесь. — Не знаю… — Покачал головой он и, опустив взгляд затем вновь на и под свои же ноги, замер. Там… На полу… Прямо под ними и ним же самим — лежала его же карточка-визитка, которую он отдал ей!
И, недолго думая, он всё-таки поднял её и… тяжело выдохнул, так ещё и скатился после своей же спиной, да и всем же своим телом — по двери, осев затем на пол с согнутыми перед собой ногами. Голове ещё требовалось подождать — воссоединения там. Но и оно же было — уже недалеко! Ведь и на обратной стороне картонки, каллиграфическим почерком одной из его синих же ручек, было выведено: «Что ж, это был и, правда, интересный эксперимент, док… Когда-нибудь — обязательно повторим! О.».
Ты хочешь уйти, а я прошу остаться
Привет, подруга! Это я… «Диана»! И… Всё — «та же». Да… Всё та же — «я»! И… Как ты там меня называла?.. Ангел-хранитель? Точно… Да! «Твой» ангел… хранитель. Но и, похоже же, что — и вовсе же: не «хранитель». Да — и не «ангел» же, собственно! Не была и… «Не стала» — им! Ну а ты, хм, как и я, всё — не «меняешься». И это… странно. Нет! Это: «страшно»! Ведь и все же говорят, что: «Люди — меняются». Хотя бы — со временем! Но и для тебя, видимо, настал тот самый момент, который у нас называется — застывание!
Так смешно и… Так глупо! Я же вижу, что ты здесь… Я вижу — тебя и… Но тебя — и «нет»! И ты же — не «здесь». Будто и одновременно — в двух местах! Как… В «Гарри Поттере», да. «Гермиона»!.. И… «Как». Ведь и больше — в последнем, чем в первом! И я… Я не могу понять! И да… Ты бы сейчас улыбнулась и… даже «рассмеялась», возможно… но я действительно не могу понять — как это произошло: как так вышло, что вот я — здесь, а ты — там? Хоть и лежишь сейчас — передо мной: в белой стерильной палате… На белой же металлической больничной койке… С накрахмаленных белым постельным бельём и… Подстать же ему — в больничной сорочке с коротким рукавом… И молчишь! Лежишь… С закрытыми глазами, почти что и сливаясь же с обстановкой — своей бледной, от рождения и природы, кожей! И пусть ещё — и на контрасте со своими же тёмно-каштановыми длинными курчавыми волосами… Но ты — не спишь! И да… Ты — не «мертва»! Во всяком случае… Во всяком же случае — «пока»… Ты просто лежишь — с, прикрытыми веками, тёмно-карими глазами, подрагивающими вместе с чёрными же короткими ресницами: под насупленными, на высоком лбу и у небольшого же курносого носа, тёмными широкими бровями; поджав ещё и свои узкие, сухие и потрескавшиеся губы, перед этим успев и прикусив всё же нижнюю, дурная привычка, и, тем самым, приподняв ещё и полукруглый подбородок; не говоря уж и про «вакуум» впалых щёк — в попытках хоть немного, но продлить и удержать это спокойствие и… тишину. Это молчание и… Твоё одиночество!
Справа от тебя — стоит белая пластиковая тумба с… кучей всякой техники! И таким же количеством, а там и «качеством» — длинных белых проводов и… трубок. Разной — ширины и… принадлежности. От капельниц и катетеров с иглами… до дыхательного приспособления с маской. Ведущих — к тебе и… «в тебя»! Твоё уже и механическое сердце… Как и такие же — твои «лёгкие». И
