к тебе — каждый день. И ты — должна им! Нет… Совершенно — бескорыстно и безвозмездно. Мама — приносит свежие полевые цветы. Кормит тебя, опять и «снова», с ложечки. И помогает — пить… Да! Прям как и — в «старые-добрые»! И новые же… «хорошо забытые старые». Где ты ещё — не «помогала ей с телефоном», не понимая: как и это же всё «простое» — можно и главное «сразу же» не понять… Казалось бы!.. А бабушка… Бабушка — проветривает помещение. И вытирает пыль… Но и не забывая ещё — кое о ком. Да… Подруга! Она — заботится о твоём лице и волосах: умывает и расчёсывает их… Приводит тебя — в… порядок! Более или менее, да? В «хорошо» и «нормально». Читает… Еле сжимая твою ладонь!.. И да… Они и так же все «прекрасно» знают, что за участь — ждёт тебя… Ждёт и «их»! Но продолжают — верить… Верить и надеяться… Ждать! Что вот, в следующую минуту, а там и «секунду», ты откроешь свои блестящие и яркие глаза!.. Улыбнёшься вновь — широко-широко и… Обнимешь их — крепко-крепко!.. И, конечно, всё будет — довольно скомкано и… сумбурно. Море слёз! Криков и рыданий… Море и смеха! И снова — рыданий взахлёб! Но и это же — «будет»! Будет? Да… А что же — сейчас? «Сейчас» — это лишь далёкая… заоблачная мечта!.. Которой, по-видимому, всё же не суждено — сбыться.
Пусть ты и «сильная»… Да! Ты действительно — сильная! И я вижу это не «только» — в твоих же всё попытках удержать боль, проглотив её внешне и задушив внутренне, и не дать ей вырваться на свободу и показаться на воле; «не дать» ей — явиться миру… с войной! Ведь твоё тело — всё же понемногу отмирает и… Тебе… Тебе уже и прямо-таки — невыносимо больно! Ты — кричишь и… Кричишь — по ночам! И у тебя из глаз даже — льются слёзы… из-за этого. А ты… Ты — не можешь их утереть! И давишься ими… Задыхаешься! И только — тогда, да… Тогда уже — вбегают врачи и… медсёстры с медбратьями!.. Вкалывают тебе обезбол-успокоительное — в виде морфина-снотворного и… Ты, наконец, успокоившись, тихо и мирно засыпаешь! Но вот только и в следующую, и последующую ночи — происходит то же самое… Если и не «сильнее»! И…
Я боюсь за тебя, знаешь! Боюсь, что в этой или следующей… последующей сильной… «сильнее» же и всех предыдущих… агонии — потеряю тебя. Нет… Даже — и не так! Я… Я просто боюсь — потерять тебя! Хоть и… Да! Вроде бы — мы и не были близки. И ты же всё — слала меня «куда подальше», всякий раз: когда шла гулять — без разрешения или материлась; приходила за полночь, а после… ругалась с мамой! А я — лишь лежала в позе эмбриона и… ждала. Ждала — когда ты, наконец, полностью успокоишься: чтобы, пусть и внутренне, но и вбить в тебя всего три слова: всё-будет-хорошо. И ты — слушала! Да. И слышала! Слушалась… Ты и жила — с этим! Но и затем — у тебя вновь происходил срыв и… Я опять, и снова, как побитая кошка, пряталась в угол: дабы не навлечь на себя и… тебя… ещё большей кары! Но и знаешь что… Я люблю тебя! От чистого сердца и… Уж точно, несмотря ни на что, не желала бы… и не «желала» — для тебя такой участи и судьбы! Но ты же и сама понимаешь — мы не решаем здесь… ни-че-го. За нас, а и тем более «меня» — решают… «свыше». Да. Ведь и, как бы ни прискорбно, «мы» — лишь шахматная доска. А «вы» — фигуры на ней!.. И, видимо, пришёл твой черёд — покинуть её!
Что ж… Но и твои родители и подруга — были правы, отказавшись всё же от эвтаназии! И дело же не в том, что я — хочу твоих мучений… Что и они их хотят — для тебя! Дело тела — совсем в другом… Ведь и жизнь твоя — могла прерваться: ещё два дня назад. Но ты — прожила их! Эти, и подумать только, всего лишь каких-то — сорок восемь часов. С родными и… близкими. Друзьями! И пусть, ты не можешь их обнять. Пусть — только видишь их и… слышишь. Но ты — с ними! Ты — согрела их… Совсем чуть-чуть, да! Но и это же — лучше, чем ничего. Всё и вся, все — лучше, чем «ничего»! И да, может, завтра — ты уже и покинешь этот «мир-свет», уйдя во «тьму» же и… «войну», но и «ты же покинешь его» — с высокоподнятой головой: не став самоубийцей! Я… Я горжусь — тобой! Ты — молодец… Как бы странно это и ни звучало!
Как и то, что я опять и… снова — на этой же всё белой деревянной кушетке! Ха!.. И правда… Она ведь и почти же что — уже стала частью моего тела! Да… Уже и не помню — когда последний раз вставала с неё! Как и… ты — со своей койки. Да и зачем, верно?.. Не обижайся — только. Я уже — о себе! Ведь и… так всё — прекрасно вижу… отсюда: находясь и сидя — прямо и справа же от тебя! Я — вижу тебя. А… Но и лишь — ты… Ты — не видишь. А знаешь, почему? Не потому, что даже: не можешь. Не хочешь! Ты же — ненавидишь: жалость, скорбь и… презираешь всякое… всякого рода «сочувствие»! Но вот… Только и больше — ничего не отражается в глазах приходящих к тебе. Порадуйся хоть, что и не «меньше»! Пусть они и пытаются… всеми силами, честно… это скрыть!
Но вот, белая деревянная дверь вновь открывается, в палату входит твоя подруга; с короткими мелированными тёмно-каштановыми волосами, ещё и повязанными в низкий хвост, так и убранными же серыми невидимками — частью и по бокам, в виде и только-только начинающей отрастать чёлки, с узко-низкого и смуглого лба, пока и светло-серые же глаза её смотрят перед собой и через стёкла очков в чёрной тонкой пластиковой оправе, с так и давящей же на её тонкий и длинный нос, оставляя вмятину, «перепонкой»; но и её пунцовые щеки, вместе
