Иногда Роуан хотела обладать подобным неведением – не знать, когда тебе завидуют или испытывают к тебе неприязнь, не ловить людей на лжи. Полицейские и пожарные именно тем и нравились ей, что в определенной степени были легко предсказуемыми людьми. А возможно, нечестность, присущая этому племени, не настолько раздражала ее. Их хитрости казались безобидными в сравнении с запутанной, коварной, исполненной бесконечной злобы непорядочностью людей более образованных.
Конечно, экстрасенсорный дар Роуан был бесценен для диагностики, и это в полной мере оправдывало его наличие.
Но могло ли что-нибудь оправдать ее способность убивать одним лишь усилием воли и исключительно по собственной прихоти? Содеянное можно было только искупить. Но какое полезное применение могла она найти своему необычному дару?
Самое страшное, что столь неординарные способности вполне поддавались научному объяснению, равно как и психометрический дар Майкла Карри: они могли быть связаны с энергией, которую молото измерить, с теми или иными сложными физическими явлениями, объяснить которые рано или поздно будет не более сложно, чем возникновение электричества, принципы действия микроволн или колебаний высокой частоты. Карри получал информацию от предметов, которых касался, и все воспринимаемые им образы, весьма вероятно, могли являться особыми видами энергии. Очень может быть, что любой существующий предмет, любая поверхность, любой кусочек материи хранят в себе подобные «впечатления», принадлежащие к разряду измеримых.
Однако Роуан не интересовала парапсихология. Ее завораживало то, что можно увидеть в пробирках, на рентгеновских снимках и на графиках. Ей и в голову не приходило подвергать анализу собственную способность убивать. Гораздо важнее было удостовериться, что в действительности она никогда ею не пользовалась, что существует какое-то иное объяснение случившегося. Она жаждала подтверждения своей невиновности.
Как ни трагично, но, скорее всего, никто не в силах внятно объяснить, что же на самом деле случилось с Грэмом, с насильником в «джипе» и с той несчастной малышкой на школьном дворе. Пожалуй, единственный оставшийся у Роуан выход – это, последовав примеру других людей, оказавшихся в подобных ситуациях, обсудить с кем-то свою проблему и таким образом попытаться снять тяжесть с души, избавиться от тяжелых мыслей.
Обсудить… Посоветоваться… Поговорить…
Именно в этом Роуан нуждалась больше всего.
До сих пор страстное желание поделиться своими мыслями и переживаниями возникало у нее лишь однажды. Такие порывы были совершенно не в ее характере. Но тогда она едва не рассказала обо всем совершенно незнакомому человеку. Временами Роуан жалела, что не сделала этого.
Потребность выговориться появилась у нее в самом конце прошлого года, через шесть месяцев после смерти Элли. Роуан вдруг ощутила, что бесконечно важное для нее понятие, именуемое «наша семья», навсегда исчезло из ее жизни, и чувствовала себя глубоко одинокой. А ведь до болезни Элли все было так прекрасно. Даже любовные интрижки Грэма не могли разрушить эту идиллию, поскольку Элли делала вид, будто его похождений не существовало. И хотя мало кто рискнул бы отозваться о Грэме как о хорошем человеке, его кипучая и заразительная энергия поддерживала бодрый ритм их семейной жизни.
Как сейчас Роуан не хватало их обоих!
Ее страстная, всепоглощающая увлеченность медициной немало способствовала утрате доверительных отношений с подругами по колледжу. Из тех девушек никто не пошел в науку. Но Роуан, как и Элли с Грэмом, по-настоящему нуждалась только в своей семье. С самых ранних лет она усвоила, что они «нерушимая троица» – всегда и везде, будь то круиз по Карибскому морю, прогулка на лыжах в Аспене или рождественский ужин за накрытым по-домашнему столом в номере нью-йоркского отеля «Плаза».
И вот теперь их «дом-мечта» на берегу Тайбурона стал пустым, как морская раковина.
У Роуан было странное чувство, что «Красотка Кристина» принадлежит не столько ей и ее избранным партнерам, сколько семье – тем, с кем она прожила десять бесконечно счастливых лет, оставивших в душе неизгладимый след.
В один из вечеров после смерти Элли Роуан стояла одна в большой гостиной с высоким потолком и вслух разговаривала сама с собой, даже смеялась, уверенная, что никто не может увидеть или услышать ее. За стеклянными стенами царила тьма, в них отражались лишь мебель и ковры. До нее доносился рокот прилива, непрестанно бившегося о сваи. Огонь в камине почти догорел. По комнатам медленно расползался холод прибрежной ночи. Роуан размышляла о том, что ей выпало тяжелое испытание, о том, что со смертью тех, кого любим, мы теряем свидетелей и наблюдателей нашей жизни, тех, кто знает и понимает мельчайшие и вроде бы несущественные наши особенности, те самые слова, начертанные палочкой на воде. И ничего не остается, только нескончаемый плеск волн.
Вскоре после того вечера произошло нечто очень странное: она едва не вцепилась в совершенно чужого мужчину и не выплеснула на него свою историю.
Случилось так, что Роуан встретила этого пожилого, седовласого джентльмена – англичанина, как стало ясно, едва он успел произнести несколько слов, – не где-нибудь, а на кладбище, где покоились ее приемные родители.
Тихое старое кладбище с множеством обветшалых памятников находилось на окраине небольшого городка в Северной Калифорнии, где когда-то жила семья Грэма. Эти люди не были связаны с Роуан кровным родством, и она совершенно ничего не знала ни о ком из них. После смерти Элли Роуан несколько раз навещала могилы, хотя толком и не знала почему. Но в тот день у нее имелась веская причина для приезда: рабочие завершили установку надгробной плиты, и Роуан хотела убедиться, что имена и даты написаны правильно.
Пока она ехала на север, ей неоднократно приходило в голову, что новое надгробие будет стоять до тех пор, пока она жива, а потом покосится, потрескается и зарастет травой. Родственников Грэма Франклина, равно как и родных Элли, живших на далеком Юге, даже не уведомили о их смерти. В ближайшие десять лет едва ли хоть кто-то вспомнит о Грэме и Элли Мэйфейр Франклин и поинтересуется их судьбой. А к тому времени, как не станет и Роуан, все, кто когда-либо знал их или хотя бы слышал их имена, будут мертвы.
Роуан смотрела на клочья паутины, разорванной ветром, которому не было дела до красоты тончайших нитей. Так к чему беспокоиться обо всем этом? Однако Элли хотела, чтобы Роуан позаботилась о ее последнем приюте, о том, чтобы на могиле установили плиту и посадили цветы. Так всегда хоронили людей в Новом Орлеане, когда Элли была маленькой. Только на смертном одре она наконец заговорила о своей семье и рассказала странные вещи. Например, что Стеллу положили в гостиной, что люди приходили, чтобы увидеть ее и поцеловать, хотя брат прострелил ей голову, – сотрудники похоронного бюро «Лониган и сыновья» умело загримировали рану.
