— К вашим услугам, — кивнул Иван Иванович. — С кем имею честь?
— Здешний полицмейстер, Свиньин Федор Ермиевич.
— Извольте, господин Свиньин…
И Рязанов подал полицмейстеру заранее приготовленные бумаги, подписанные самим Лорис-Меликовым. Свиньин внимательно с ними ознакомился, вернул и произнес будничным тоном:
— Удивительно, что столь высокой персоне понадобилось в сем захолустье… Но расспрашивать о том не стану, ибо дело не мое; меня же интересуют лишь события, связанные со смертью штабс-капитана Вильманстрандского полка Шкирятова, при коей вы присутствовали.
Грозные верительные грамоты Рязанова полицмейстера, казалось, вовсе не поколебали. Впрочем, Иван Иванович и не планировал с ним как-то ссориться, куда полезнее иметь Свиньина в союзниках и соратниках…
— Я готов ответить на вопросы, коли таковые имеются.
— Эх… — махнул рукою полицмейстер, неожиданно переменившись в лице от суровости к растерянности. — Верите ли, сударь, я и так с самого начала не знал, к чему что приставить, а тут еще вы со своими бумагами… Поверьте, в медведя этого до самого конца не верил, а теперь верить приходится, когда вот оно — мертвое тело, да теперь уже говорят, что…
Свиньин замолчал, огляделся и, приблизив свое лицо к Рязанову (для чего пришлось несолидно встать на цыпочки), завершил:
— …говорят, что вовсе и не медведь это!
— Кто же, помилуйте, говорит?
— Да все. Мужики, бабы, в городе, опять же… Угораздило же вас соорудить экспедицию, да еще со столь плачевным исходом.
— Экспедицию, коли на то пошло, организовал сам покойный штабс-капитан, — поспешил уточнить Рязанов.
— Да знаю я, знаю… К вам никаких претензий не имею, не затем и приходил, а теперь уж и подавно, после того, что показали-то мне… Смею ли надеяться на помощь, или у вас какие иные дела, не терпящие отлагательств?
Если бы Иван Иванович мог, то рассмеялся бы от души. Ситуация в самом деле получалась комичная: несчастный полицмейстер спрашивал помощи у человека, который сам эту помощь искал везде, где лишь возможно, дойдя до старика еврея.
— Разумеется, Федор Ермиевич.
— Вы-то сами… что скажете, сударь? Медведь ли то был?
Что бы взять и рассказать Свиньину все, как оно и есть на деле? Так ведь не поверит, подумает, свихнулся петербургский чиновник, со страху, к примеру, после того, как медведя увидал… А если и поверит — что же выйдет тогда? Отрядит городовых алуку по лесам ловить? Дурь, бред… С другой стороны, человек (демон?), который призвал алуку и велел убить де Гурси, пребывал еще где-то здесь — чего и боялся арап, причем это скорее всего был человек новый в местных палестинах, так что от Свиньина мог быть толк.
— Я, признаюсь, не разглядел, — сказал Рязанов. — Насилу сам уцелел, что там было разглядывать. Да и фонарь свой штабс-капитан выронил.
— Вот и снаружи кто был, примерно так же объясняют, — понуро сообщил Свиньин. — Выскочил-де зверь, страшный, черный, косматый, никто и рассмотреть не успел, как он шасть — и в кусты. Отец Савва в упор дуплетом стрелял, а он изрядно стреляет, и что? И ни-че-го!
Воздев палец, полицмейстер потряс им и печально вздохнул.
— Странное происходит, сударь, — пожаловался он. — Что бы в другой губернии завестись медведю сему? Так нет же… По мне, так пускай бы уж лучше политика, с ними-то знаем, как себя вести. Так политику тут же Константин Дмитрич пригребет, им-то медведь не надобен, им подавай господ карбонариев, а их, как назло, в наших краях-то и нету… И слухи еще эти богопротивные…
— Константин Дмитриевич — это Горбатов, жандармский полковник? Да вы садитесь вот на лавку, Федор Ермиевич, что стоять-то…
— Благодарю, — сказал полицмейстер, садясь.
О Горбатове Иван Иванович навел справки накануне отъезда — рекомендовали полковника как человека в общем дельного, но подзакисшего в здешней глуши. Про Свиньина Рязанов не ведал ничего, но простоватый полицмейстер ему понравился.
— Про Константина Дмитрича правильно угадали, полковник это наш. Искренне завидую человеку.
— Так что говорят-то про медведя, Федор Ермиевич? Можно немного подробнее?
— Да что там подробнее… — Полицмейстер встал и прошелся туда-сюда, скрипя половицами веранды. — Бормочут что ни попадя. Тут им и нечистый дух, и мальчонку муратовского вспомнили…
— А что за мальчонка? — заинтересовался Рязанов.
— Мальчонка? Да лет десять тому слух ходил, что в Муратове — это верст семь вон в ту сторону — баба мальчонку родила, всего в волосах, а вместо рта — пасть зверская. Увидали такое дело да в лесу его и кинули. Кто говорит — придушили прежде, другие — живьем бросили… Подтверждений тому рождению официальных нету, но мнится мне, все же правда, — вот и господин Армалинский якобы в своих книгах научных про такое читывал. Вот и говорят: мол, муратовский мальчонка вырос да пришел мамку искать.
— Чушь какая, — пробормотал Иван Иванович.
— Тут если по дальним деревням проехаться, еще не таких историй понарасскажут, — сказал полицмейстер. — Темный народ.
— Скажите, Федор Ермиевич, а происшествием в усадьбе Звановых… точнее, де Гурси — вы занимались? — спросил Иван Иванович.
— Кто ж еще. Нам вся грязь, сударь.
— Зовите меня, пожалуйста, Иваном Ивановичем, так оно проще.
— С удовольствием. А знаете, Иван Иванович, что мы тут словно бабы старые на лавке сидим. Едемте в город — я на коляске приехал, позавтракаем, как полагается приличным людям… — предложил полицмейстер.
Плохо замаскированное желание Свиньина испросить у петербургского гостя с внушающими страх бумагами хоть какой-то помощи заставило Ивана Ивановича слегка улыбнуться, но он согласился. В любом случае он собирался навестить на станции старого Цихеса, да и находиться у Миклашевских после гибели штабс-капитана было грустно и неприятно.
У ограды стояла видавшая виды, изрядно побитая коляска, и Миклашевский кузнец, присев на корточки у передней оси, о чем-то негромко переговаривался с возницею полицмейстера,
— Давай, Никита, поедем, — велел Свиньин.
Разместившись на одном с полицмейстером неуютном жестком сиденье, Иван Иванович вспомнил, что не взял с собою револьвер, однако возвращаться за ним не стал. По пути в город Федор Ермиевич рассказал Рязанову все, что тот уже знал об убийстве семьи де Гурси.
— Арап еще этот чертов, — буркнул полицмейстер с неудовольствием. — Сердцем чую: знает что-то, образина обезьянская, а сказать не хочет.
— Или не может?
— Да все он может, Иван Иванович! — в возмущении воскликнул Свиньин. — Вот вам крест, притворяется, ангел! А что делать? Куда его такого? Прибился вот к господину Армалинскому, и слава богу, хоть одной заботой меньше, тот за ним присматривает…
