— Да помилует Бог вашу душу, — бросил он замершему от страха Делакруа и повернулся к забранному сеткой окну, за которым стояли Гарри и Джек. Последний положил руку на рубильник, называемый феном старушки Мабел. Доктор стоял справа от окна, уставившись на черный саквояж, лежащий у его ног. — Позиция два!
В первые мгновения не произошло ничего необычного: гудение стало громче, тело Дела прижало к ремням.
А потом все пошло наперекосяк.
Устойчивость гудения нарушилась, появились какие-то провалы. Добавился хруст, словно кто-то мял целлофан. Появился отвратительный запах. Я не понял, не понял, что горят волосы и губка, пока не увидел синие струйки дыма, которые поползли из-под колпака. Шел дым и через дыру в верхней части колпака, где к нему присоединялся провод. Точно так же выходит дым из индейского вигвама.
На электрическом стуле Делакруа начал извиваться и дергаться, его закрытое маской лицо моталось из стороны в сторону. Ноги поднимались и опускались, как поршни двигателя, вырываясь из хомутов. Над головой гремел гром, дождь все сильнее барабанил по крыше.
Я посмотрел на Дина Стэнтона, он ответил мне диким взглядом. Под колпаком что-то хлопнуло — так лопаются сосновые шишки, брошенные в разожженный костер, дым уже просачивался сквозь маску.
Я бросился вперед, к забранному сеткой окошку, которое отделяло нас от щитовой, но Брут Хоуэлл схватил меня за локоть и сжал пальцы с такой силой, что моя рука онемела. Лицо его побелело как полотно, но не от паники. Он-то как раз полностью сохранял самообладание.
— Не останавливай Джека, — шепнул Зверюга. — Делай что угодно, только не останавливай Джека. Поздно.
Когда Делакруа начал кричать, свидетели поначалу не услышали его. Дождь отплясывал на крыше бешеный танец, непрерывно гремел гром. Но мы, стоявшие на платформе, слышали, слышали все вопли боли, доносящиеся из-под маски, крики животного, пойманного в огненную западню.
Гудение, идущее от колпака, то и дело обрывалось странными звуками, напоминающими радиопомехи. Делакруа бился на стуле как рыба об лед, с такой силой наваливаясь на ремень, что тот едва не лопался. Все возвышение, на котором стоял электрический стул, ходило ходуном. И электрический ток, похоже, прошибал то одну часть его тела, то другую. Я услышал, как хрястнула кость в его правом плече, словно по деревянному ящику ударили кувалдой. Промежность его штанов, пребывающая в непрерывном движении (ноги-то, как поршни, ходили взад-вперед), потемнела. Вот тут он завопил так, что его короткие пронзительные вопли перекрыли шум дождя и раскаты грома.
— Что с ним происходит? — воскликнул кто-то из свидетелей.
— А выдержат ли хомуты?
— Господи, ну и запах! Фу!
— Такое случается всегда? — поинтересовался женский голос.
Делакруа бросало вперед, откидывало назад, вновь кидало на ремень, и снова он отлетал на спинку электрического стула. Перси смотрел на него с отвисшей от ужаса челюстью. Он, разумеется, чего-то ждал, но только не такого.
Маска вспыхнула на лице Делакруа. К запаху горящих волос и губки присоединился запах горящей плоти. Зверюга схватил ведро, в котором лежала губка, естественно, пустое, и бросился к раковине в углу.
— Не выключить ли мне ток, Пол? — крикнул ван Хэй через сетку окна. Голос его дрожал. — Не следует…
— Нет! — оборвал его я. Зверюга сразу все понял, до меня дошло чуть позже: мы должны довести экзекуцию до конца. Как бы все это ни отразилось на дальнейшей жизни каждого из нас, от нас требовалось одно: покончить с Делакруа. — Не выключай ток! Ради Бога, не выключай!
Я повернулся к Зверюге, не обращая внимания на свидетелей. Кто-то из них поднялся, некоторые кричали.
— Прекрати! — проорал я ему. — Никакой воды! Никакой воды! Ты рехнулся?
Зверюга повернулся ко мне, и тут у него, видимо, прочистились мозги. Полить водой человека, находящегося под током. Да уж. Превосходная идея. Зверюга огляделся, увидел химический огнетушитель, висевший на стене, и схватил его. Молодец!
Тем временем маска свалилась с Делакруа, открыв лицо, ставшее более черным, чем у Джона Коффи. Глаза, теперь бесформенные шары белого желе, выскочили из орбит и лежали на щеках. Брови и ресницы исчезли, начали гореть веки. Дым поднимался из открытого выреза рубашки. А электрический ток гудел и гудел, перемежаясь треском помех.
Дин двинулся к Старой Замыкалке, как мне показалось, чтобы руками сбить огонь с рубашки Дела. Я так дернул его, что едва не сшиб с ног: коснуться в такой момент Дела — все равно что взяться за оголенный провод.
Я не поворачивался, чтобы не видеть, что творится за нашими спинами, по доносящимся крикам чувствовалось, что там разверзся ад. Падали стулья, люди орали, женский голос визжал:
— Остановите это, остановите, разве вы не видите, что с него хватит?
Кертис Андерсон схватил меня за плечо, спрашивая, что происходит, что происходит, черт побери, почему я не даю команду отключить ток.
— Потому что не могу, — ответил я. — Мы зашли слишком далеко, чтобы останавливаться на полпути, неужели это не ясно? Все будет кончено через несколько секунд.
Но прошло две минуты, прежде чем все закончилось, две самые длинные минуты в моей жизни, большую часть которых, как мне показалось, Делакруа оставался в сознании. Он вопил и дергался. Дым вырывался из его рта и ноздрей, губы стали фиолетовыми, как зрелая слива. Дым поднимался с языка, как он поднимается с раскаленной сковородки, на которую налито масло. Все пуговицы на рубашке сгорели или оплавились. Майка не загорелась, но обуглилась, и дым просачивался сквозь нее: горели волосы на груди. За нашими, спинами люди бросились к двери. Открыть ее они не смогли (все-таки это тюрьма), поэтому сгрудились возле нее, ожидая, пока Делакруа окончательно прожарит («Меня поджаривают! — кричал старик Два Зуба, когда мы репетировали казнь Арлена Биттербака. — Поджаривают! Индейка уже готова!»), а над кладовой яростно бушевала гроза, гремел гром, потоки дождя! обрушивались на металлическую крышу.
В какой-то момент я вспомнил о докторе и поискал его взглядом. Нашел на том же месте, лежащим, на полу около черного саквояжа. Он лишился чувств.
Подошел Зверюга и встал рядом со мной с огнетушителем в руках.
— Рано, — шепнул я.
— Знаю, — ответил он.
Мы поискали взглядом Перси и обнаружили его за Старой Замыкалкой, остолбеневшего, с огромными, как плошки, глазами и рукой, прижатой ко рту.
Наконец Делакруа тяжело осел, голова упала на плечо. Тело его еще подрагивало, но такое мы видели, и раньше: эффект проходящего по нему тока. Колпак надвинулся на ставшее бесформенным лицо, а когда, мы сняли его несколько минут спустя, он прихватил с собой скальп Делакруа с остатками волос: все это буквально приварилось к металлу.
