— Пожалуй, это наилучший вариант, — вступил в разговор Гарри. — Иначе тебе, возможно, придется поближе познакомиться с Диким Биллом Уэртоном. — Театральная пауза. — Уж мы об этом позаботимся.
Перси нас боялся (особенно боялся того, что мы с ним можем сделать, узнав о его разговоре с Джеком ван Хэем, о вопросах, касающихся предназначения губки и необходимости использования соляного раствора), но упоминание об Уэртоне просто повергло его в ужас. Он помнил, как Уэртон держал его за горло, ерошил волосы, целовал в ухо.
— Вы не посмеете, — прошептал Перси.
— Будь уверен, — возразил Гарри. — И знаешь, что я тебе скажу? Мне за это ничего не будет. Ведь все знают, что ты слишком неосторожен, когда дело касается заключенных. Опять же, ты неумеха.
Кулаки Перси сжались, щеки зарумянились.
— Я не…
— Именно неумеха, — присоединился к нам Дин. Мы взяли Перси в полукруг, отрезав даже от тоннеля: позади стояла тележка с дымящейся плотью, прикрытой простыней. — Ты только что заживо сжег Делакруа. Как же нам тебя называть?
Глаза Перси блеснули. Он-то рассчитывал прикрыться тем, что чего-то не знал, а угодил в яму, которую сам и вырыл. Ответа его мы не услышали, так как по лестнице сбежал Кертис Андерсон. Услышав его шаги, мы чуть раздвинулись, чтобы наша с Перси стычка осталась для Андерсона незамеченной.
— Что это все значит? — ревел Андерсон. — Святой Боже, весь пол в пене. А запах! Я велел Магнуссону и старику Два Зуба открыть обе двери, но запах не выветрится и за пять лет, готов поспорить на что угодно. А говнюк Уэртон знай себе поет! Я отсюда его слышу!
— Так по-вашему, у него музыкальный слух, мистер Андерсон? — спросил Зверюга.
Вы, наверное, знаете, что удачно брошенная реплика может разрядить накалившуюся обстановку. Так и случилось. На мгновение мы вытаращились на Зверюгу, а потом загоготали. Наши тени заметались по стенам. В конце концов к нам присоединился и Перси. Когда же смех стих, нам всем заметно полегчало. По крайней мере мы вновь обрели способность руководствоваться в своих действиях здравым смыслом.
— Ладно, парни. — Андерсон вытер платком выступившие от смеха слезы, не удержался и хохотнул напоследок. — Так что произошло?
— Имела место быть экзекуция, — ответил Зверюга. Думаю, его ровный тон удивил Андерсона. Но не меня. Я знал, что Зверюга особенно хорош в критические моменты. — Успешная экзекуция.
— Знаешь, дружище, с тем же успехом аборт можно назвать успешными родами. Да некоторые наши свидетели не уснут с месяц. А толстая старуха не сомкнет глаз целый год!
Зверюга указал на тело, лежащее под простыней на тележке.
— Он мертв, так ведь? Большинство же свидетелей уже сегодня вечером будут рассказывать друзьям о торжестве справедливости: Дел сжег заживо полдюжины людей, вот и мы сожгли его заживо. Только в их изложении наша роль будет заметно принижена. Они скажут, что реализовалась воля Божья, а мы были лишь простыми исполнителями. Может, в этом и есть доля истины. Но знаете, чем особенно хороша эта экзекуция? Вы не поверите. Большинство друзей этих свидетелей будут завидовать им черной завистью, потому что не увидели всего этого сами. — И он презрительно глянул на Перси.
— А если им и пришлось поволноваться, так это не беда, — поддакнул Гарри. — Они же сами вызвались в свидетели, их никто не принуждал.
— Я не знал, что губку следует смочить, — забубнил Перси. — На репетициях ее никогда не мочили.
Дин смерил его уничтожающим взглядом.
— Сколько лет ты писал на сиденье в туалете, прежде чем тебе сказали, что его надо поднимать?
Перси открыл рот, чтобы ответить, но я приказал ему заткнуться. К моему изумлению, он подчинился. А я повернулся к Андерсону:
— Перси напортачил, Кертис, вот что у нас произошло. — Я посмотрел на Перси, ожидая услышать его возражения, но он не посмел раскрыть рот. Возможно, потому, что ему открылась истина: будет лучше, если Андерсон сочтет, что допущена ошибка, нежели он поймет, что Перси все делал осознанно. А кроме того, все сказанное в тоннеле не имело ни малейшего значения. А вот что имело, причем для всех перси уэтморов этого мира, так это услышанное или прочитанное в рапорте большими шишками, людьми, принимающими решение. И еще на одно обращали внимание перси этого мира: как содеянное ими будет преподнесено в газетах.
Андерсон неуверенно оглядел нас пятерых. Посмотрел даже на Дела, но тот ничего ему сказать не мог.
— Наверное, могло быть и хуже, — подвел он итог.
— Совершенно верно, — кивнул я. — Приговоренный мог и не умереть.
Кертис мигнул — такой вариант он, похоже, не учитывал.
— Завтра утром у меня на столе должен лежать полный отчет. И никому из вас не надо говорить с начальником тюрьмы Мурсом, пока с ним не переговорю я. Это понятно?
Мы кивнули. Если Кертис Андерсон желал все рассказать Мурсу, почему нет?
— Если ни один из этих писак не тиснет…
— Не тиснут, — заверил его я. — Если попытаются, издатели их остановят. Слишком мрачно для семейного чтения. Но они не будут и пытаться. Присутствовали только профессионалы. В любом деле случаются накладки. Они понимают это не хуже нашего.
Андерсон обдумал мои слова, потом повернулся к Перси. Взгляд его переполняло отвращение.
— Дерьмо ты собачье, терпеть тебя не могу, — произнес он и усмехнулся, когда Перси в изумлении вытаращился на него. — Если ты пожалуешься своим родственничкам, я буду клясться до второго пришествия, что ничего такого не говорил, а эти люди меня поддержат. Так что ты попал в переплет, сынок.
Он повернулся и начал подниматься по лестнице.
— Кертис, — позвал я его, когда он поставил ногу на пятую ступеньку.
Андерсон обернулся, его брови вопросительно поднялись.
— О Перси можно не беспокоиться. Он вскоре переходит в Брейр-Ридж. Там ему будет где развернуться. Так, Перси?
— Как только подпишут все необходимые бумаги, — поддакнул Зверюга.
— А пока они подписываются, он каждый день будет сказываться больным, — внес свою лепту Дин.
Тут прорезался голос и у Перси, который слишком мало проработал в тюрьме, чтобы рассчитывать на оплату больничного.
— Видать, вам очень этого хочется, — прошипел он.
В блок мы вернулись в четверть второго или чуть позже (все, кроме Перси, которого оставили прибираться в кладовой). Я принялся за рапорт. Решил писать его за столом дежурного, боялся, что засну в более удобном кресле, которое стояло в кабинете. Возможно, мои слова покажутся вам странными, учитывая случившееся час с небольшим назад, но с одиннадцати вечера я прожил добрых три жизни, за которые ни разу не сомкнул глаз.
