Она вспомнила форель по-охридски, которую сегодня не успела отведать. Интересно, как это – по-охридски? Кажется, там был чернослив и чесночком она пахла…
А ведь могла бы каждый день ужинать такой вот форелью, мелькнула у нее мыслишка. Другая на ее месте не стала бы терзаться моральными соображениями, а враз охомутала бы доверчивого олигарха. Он ведь влюблен так, что его можно брать голыми руками, да и впоследствии умная женщина сможет крутить им, как захочет. Нина горестно усмехнулась и снова потянулась к телефону, но тут послышался звук автомобильного сигнала, потом сразу – истошный вопль тормозов, за которым последовал жуткий удар…
И огромные крылья застили ей небо.
• • •
Не хотелось открывать глаз, в виске больно билась какая-то жилка, выбивала приснившиеся слова: «они должны ответить…», «…он за это ответит…», «она ответит мне за все…». Но кто эти «они, он, она», Ада не знала. Встала у зеркала. Неурочный сон не освежил ее, под глазами пролегла желтизна, недоброе освещение показало рябь на шее, отвратительно дрожали руки. Слишком много кофе, слишком крепкие коктейли, хулиганское курение, эти часы тикают слишком быстро, остановите их кто-нибудь! Ничего не остановить! В футляре антикварных часов Ада хранила шкатулку, источавшую тягучий, болотно-древесный аромат, таившую хрустальную капсулу с экзотическим страшным ядом, привезенным ею некогда с экзотических, страшных и прекрасных островов. В футляре часов хранилась смерть. Впрочем, в ее доме и без того было много смерти, кроме футляра часов, она вороненым зверьком притаилась в сейфе, она дремала под ее подушкой, и птицы несли ее на костяных крыльях из непостижимой дали.
Вздрогнула, словно ее укололи, – в мозг вплыла ледяная иголочка, пронзительная мелодия телефона.
«Ни за что не возьму», – решила про себя Ада, но это звонил дядя Леня, и пришлось взять. Она сразу поняла, что он не просто взволнован, он вне себя, голос его дрожал и пропадал, в нем звучала боль. Ада вспомнила, как однажды, она тогда была еще девчонкой, он точно так же позвонил ей и приказал немедленно уезжать. Машина уже ждала – огромный бронированный крейсер, охранники повели Аду к автомобилю бегом, закрывая ее своими телами. Потом она обиняками вызнала, что на дядю Леню было покушение и он спасся только чудом. Впрочем, чудо сюда не вмешивалось, за спасение Шортмана была уплачена вполне реальная цена в две человеческие жизни. Шофер и телохранитель. Шофер и телохранитель.
– Детка, ты слышишь меня? Слышишь меня?
Он всегда произносил слова по два раза в минуты сильного душевного волнения.
– Да, дядя Леня. Что ты сказал? Повтори, пожалуйста, а то я задумалась.
– Ада, моя подруга попала в автокатастрофу. Она в сто тринадцатой больнице, в реанимации. Съезди туда, пожалуйста, только немедленно, немедленно! Я сейчас вылетаю обратно, а ты пока узнай, что там нужно – лекарства, лучшие врачи, лучшая палата, Ада, пожалуйста!
– Да, да, я все сделаю, – успокоила она его, переводя дух. Всего-то! А она уж перепугалась! – Я уверена, с ней все будет нормально. Еду туда сейчас же. Да, а зовут-то ее как?
– Спасибо, детка! Нина, ее зовут Нина Лазарева!
– Я записала, – спокойно ответила Ада. – Лазарева Нина.
Что ж, бывает. Совпадение позабавило ее. Дурищу тоже зовут Нина Лазарева, не самое редкое имя, не самая редкая фамилия. Ада наскоро оделась и поехала в больницу, остановившись по дороге всего два раза. В первый раз у банкомата – очевидно, немного наличных ей не помешает. Во второй раз – чтобы купить себе энергетический дринк в яркой баночке. Напиток, обещавший невиданный прилив сил, оказался жуткой мерзостью, и его пришлось выбросить, но сладковатый привкус держался во рту до самой больницы. А больница была ужасна, Ада даже не предполагала, что в Москве может быть такая. Нахохлившийся скверик, мертвый снегирь посреди дорожки, серые кирпичные стены, полуразрушенные, источающие запах лекарств и человеческих страданий. На вахте зевает щуплая старушонка, цедит через губу:
– Приемные часы с двенадцати до четырех, бахилы стоють десять рублей. Да куда ты ломисся, куда ты ломисся? Говорят тебе – сейчас нельзя! Этакая недотепа!
Ух, какой Ада устроила ей разгон, всю богадельню на рога поставила! На шум сбежались зрители – больные в пижамах, персонал в мятых халатах. Всем подавай хлеба и зрелищ! Пришел высокий, наголо бритый мужчина в халате поопрятней, чем у прочих, Ада сразу же признала в нем старшего и поймала за лацканы, но поняла – этого нахрапом не возьмешь.
– Больную Лазареву перевели из реанимации в обычную палату. Первая помощь ей оказана, жизнь ее вне опасности. Сейчас она спит, будить ее не стоит. Единственное, что ей нужно, – это покой. Ни к чему так волноваться, сударыня. Ну, легонькое сотрясение мозга, ребро треснуло, царапина на локте… До свадьбы заживет. Это матушка ваша? Хотя, наверное, нет…
– Не ваше дело! – рявкнула Ада.
«Матушка…» «До свадьбы…» Ясновидящий он, что ли?
– Ей ведь, наверное, томограмму нужно делать, а томографа в вашей живодерне нет!
– Есть, есть у нас томограф! – обрадовался невесть чему доктор. – Новенький совсем, в упаковке даже. Недавно прислали. Если вы так настаиваете, мы и томограмму Лазаревой сделаем, хотя в этом нет необходимости.
– И в отдельную палату переведите, – потребовала Ада.
– Да у нее хорошая палата!
– Сколько там народу?
– Одиннадцать коек.
– Вот именно! Я заплачу. Отдельная палата, где она бы лежала одна.
– У нас нет таких палат!
– Найдите.
– Хорошо. Но только завтра, все завтра. Сейчас больной нужен только покой. Сударыня, не могли бы вы меня выпустить из объятий? – Голубые глаза за стеклами очков весело заблестели. – Я, конечно, не против, мне даже приятно, но окружающие начинают волноваться… Может быть, в другой раз, в более интимной обстановке…
«Юморист». – Ада отпустила доктора.
– Благодарю вас. Приходите завтра, хорошо? Увидите свою больную, удостоверитесь лично, что все в порядке. Только купите у Антонины Семеновны бахилы, и больше никого не хватайте за грудки, а то я стану ревновать. – И подмигнул.
Весельчак доктор не соврал – на следующий день, в шесть часов утра, Нину перевезли в отдельную палату, вернее, в маленькую комнатку, где до этого отдыхали врачи и медсестры.
Открыв глаза, Нина Алексеевна увидела не изможденное желтое лицо соседки по палате – последнее, что она заметила вечером, засыпая под воздействием лекарства, а герани на подоконнике, солнечный лучик на белой стене, занавески цвета яичного желтка и почувствовала легкий запах табачного дыма, к нему примешивался тонкий аромат роз. Розы стояли на тумбочке в трехлитровой банке, рядом пакет с фруктами. Кто принес ей это все?
