– Знакомая ваша прибегала с утра пораньше. Вот неуемная особа! – словно отвечая на ее мысли, прозвучал мягкий басок. – Ну, как мы себя чувствуем? Голова болит? В глазах мошки не мелькают? Тошнота не мучает? Впрочем, тошнота как раз может быть следствием вашего положения. Повезло вам, что и говорить…
– Какого… положения? – осторожно спросила Нина, скосив глаза на доктора. Доктор был давешний, веселый, голубоглазый. – Сомнительное везение, вам не кажется?
– Отчего же? Сами живы и относительно целы, ребеночек не пострадал…
– Ребеночек? Чей? Я в машине была одна, и никакого…
– Ваш, ваш ребеночек, – укоризненно покачал лысой головой доктор, аж солнечные зайчики заметались по стенам. – Хотите сказать, что ничего не знаете о своей беременности? Гм… Внимательнее надо к себе быть, вы ведь уже не девочка. Месяца три, не меньше.
Ее руки потянулись сами собой и сомкнулись на животе в древнем, оберегающем, охранительном жесте. Чаша жизни, округлая дароносица, надежда и радость будущих дней!
– А ваша-то знакомая, – гудел голос доктора, – все требовала, чтоб вам томограмму сделали. Ну, судя по вашему розовому личику, ничего такого нам не нужно. Моя коллега вас сегодня еще понаблюдает, а я пойду с вашего разрешения домой, покемарю. Устал я с вами.
– Спасибо! А…
Но он уже закрыл за собой дверь, и почти тут же дверь раскрылась снова. На пороге стояла… Вот уж кого Нина не рассчитывала тут увидеть.
– Ада Константиновна, вы… А… Да, я понимаю. Сообщили на службу.
– Ну да, и я сразу помчалась тебя навещать, – хмыкнула невыносимая девица, кидая на тумбочку еще один пакет с фруктами, точно такой же, как и предыдущий. – Я очень добрая и всегда навещаю своих сотрудников по богадельням, это всем известно.
Нина хмыкнула. Да уж, человеколюбие не входило в число добродетелей ее начальницы. Чего ж тогда она притащилась?
– Вот что, дорогая моя, – сказала Ада, усаживаясь на обитый дерматином, опасно попятившийся стул. – Давай-ка поговорим. Тут неожиданно для меня выяснились кое-какие обстоятельства – в частности, что новая подруга моего родственника Леонида Шортмана по совместительству подрабатывает в моем журнале. Судя по выражению твоего лица, ты пребывала в такой же неизвестности, как и я. Что ж, это приятно. По крайней мере, я могу быть уверена в том, что ты не посмеивалась у меня за спиной, на том спасибо. Но все же, милочка, я не вполне уверена в том, что ты – лучшая кандидатура на роль дяди-Лениной жены. Во-первых, ты, уж извини, не первой свежести. С его деньгами он может найти и получше. Второй пункт. Уж прости, но я не верю в твое бескорыстие. О да, я не так уж и наивна. Я догадываюсь, что олигарх не может рассчитывать на бескорыстную любовь, но имеет право хотя бы на иллюзию таковой. А ваша встреча не дает ему такого права. Подумать только – они любили друг друга в юности и снова встретились через много лет! А если б он не был так богат, интересно, встретились бы вы? Я аплодирую твоему мастерству. – Ада пару раз свела ладони в беззвучном хлопке. – Я восхищаюсь тобой и потому, вместо того чтобы устранить тебя по-быстрому, делаю тебе деловое предложение.
– Я не хочу вас слушать. Я…
– Ой, вот только не надо! Нина, я все же надеюсь, что ты разумная баба и не станешь сейчас вешать мне лапшу на уши. Итак, мое предложение. У меня есть небольшой уютный домик на побережье Франции. Не замок, конечно, но с видом на океан, с хорошеньким садиком… Соседка, толстая бретонка, держит коз. Тебе полезно будет козье молоко. К этому я присоединяю еще и солидную сумму. Что ж ты не спросишь сколько? Тебе будет довольно, чтобы скромно прожить остаток дней своих. Торг уместен. По рукам?
– А если я не соглашусь? – спросила Нина, как русло пересохшего ручья голосом.
– Очень рекомендую согласиться. Подумай сама: ты у дяди Лени не первая и не последняя. Он человек увлекающийся, поверь мне. Я столько повидала его пассий! Как тебе, кстати, браслетик? Не правда ли, у меня есть вкус? Это ведь я его тебе выбирала. Я выбирала подарки всем дядиным симпатиям. Он ведь такой щедрый, даже на прощание делает женщине подарок, чтобы она не держала на него зла! Знаешь, не исключено, что у вас с ним даже до свадьбы дело не дойдет, он, проказник, всегда ловко избегал брачных уз. И останешься ты ни с чем. Поверь, недвижимость во Франции и миллион на банковском счете куда надежнее, чем любовь закоренелого холостяка, у которого в бороде седина, а в ребре бес. Но… У тебя есть выбор.
Из сумочки Ада достала деревянную шкатулку, источавшую вязкий древесный запах, из шкатулки – узкую бутылочку с бесцветной жидкостью.
– Это яд. Вот твой выбор. Это самый страшный, самый смертоносный яд из всех существующих на земле. Его продали мне в Алжире. Он не имеет ни вкуса, ни запаха, убивает мгновенно, не оставляет в организме следов. Даже если твоя внезапная смерть вызовет у врачей недоумение и они затеют вскрытие… Все решат, что ты умерла от остановки сердца. Я предложила тебе жизнь, в которой есть все, кроме Шортмана. Но если эта жизнь не дорога тебе – пей. Докажи, что не хочешь без него жить.
Нина протянула руку и приняла в теплую впадинку ладони флакончик с ядом. Пробка упруго поддалась ее ногтям. Это было как во сне. Это было как в воспоминании, которое до поры скрывается где-то глубоко-глубоко, прячется, утаивается, послушно забывается, а потом… «Что я делаю?» – заполошно подумала она вдруг, но сразу успокоилась. Она все делала правильно и успела подумать еще только: «Прости меня, малыш».
А потом она выпила.
Выпила, и откинулась на жидковатую подушку, и решила, что смерть на вкус даже приятна. Во рту зажегся огонь, по телу разлилось тепло… А это что за звуки?
Она приоткрыла глаза. Ада все так же сидела на дерматиновом стуле и тихо смеялась.
– Я в тебя всегда верила, – доверительно сказала она своей жертве. – Это не яд. Хотя я в самом деле купила флакон и шкатулку в Алжире. Подлец торговец надул меня. Сегодня ночью я дала отведать этой дряни своей собачке Хризантеме. Она опьянела. А ты – ты молодец. Я буду рада, если дядя Леня все же на тебе женится. Можно тебя обнять?
Но Нина сама ее обняла и погладила по голове:
– Дурочка ты, дурочка…
Ада все смеялась. Но вдруг с удивлением поняла, что плачет. И тогда она вскочила и выбежала из палаты, потому что ни одной дурище не дозволено видеть, как она плачет, хотя бы и будущей жене самого Шортмана.
В больничном скверике горело солнце – на ледяном глянце тропинок, на покрытых инеем ветвях деревьев. Мертвый снегирь за ночь стал хрустальным. По скользкой тропинке, балансируя руками, навстречу Аде шел Сергей. Она увидела его сквозь радугу слез и подумала вдруг, что он-то ради нее не выпил бы яду, что он не любит ее, но врет ей и будет врать до тех пор, пока она сама не оборвет эту ложь… И она нащупала в кармане пальто, крепко сжала костяную, горячую рукоятку ножа.
