Их опасения подтвердились, беда вышла!
Пантелеймон представил, как бабы спустились в подпол, как причитали и голосили над бесчувственным телом. Хотя нет, навряд ли они голосили. Скорее всего, молча и деловито распутали лиходея, привели в чувство, накормили-обогрели. Тот, конечно, не остался в долгу… отплатил, должно быть, добрым самаритянам щедрой порцией яда…
Знакомая медвежья фигура возникла в дверном проеме.
- Посвети, - коротко приказал Ликтор.
Мужик с комичной суетливостью зажег фонарь.
В его свете Ликтор выглядел весьма зловеще: лицо, освещенное красноватым светом и словно зависшее над землей, ибо все остальное по-прежнему терялось в темноте.
- Подай сюда. Свободен, ступай. В избу ступай, не вздумай околачиваться под дверью. Здесь дело тонкое, оно посторонних не терпит.
Мужик прорычал нечто, что при желании можно было истолковать как «помилуйте, как можно». Он испарился, будто его и не было.
С приподнятым фонарем Ликтор шагнул внутрь. На лбу его поблескивала здоровенная гуля. Обнаружив Пантелеймона, Ликтор осклабился.
- Все ж таки ты полный дурак, - изрек он с торжеством.
Протодьякон молчал.
Ему не нужно было прикидываться, будто глаза у него закрыты: щелки оставались столь узкими, что очень нелегко было заключить, смотрит он или лежит в изнеможении, смежив веки.
Ликтор пнул его сапогом в бок.
Пантелеймон застонал.
- Не строй из себя инвалида!
Теперь Ликтор явно решил не повторять былой ошибки и садиться не стал - ни на порог, ни на землю. Он так и стоял, нависая над полумертвым протодьяконом.
- Ты, дурень, мог бы и сообразить, что я не стал бы рассказывать о процедурах, кои я отпускал местному люду, не будь я уверен в полной благонадежности оного.
Преображение свершилось, и ветер готов разнести семена.
Он куражился, пуще обычного стилизуя свою речь не то под старинную, не то под простонародную.
В разудалом самозабвении он пнул протодьякона вторично.
- Не бей, - захрипел Пантелеймон. - Сейчас кончусь…
- Не сейчас. И не совсем кончишься. Ты кончишься как околоцерковный душегуб. Но зато ты продолжишься как воин. Практически бессмертный, если не дашь себя зацепить. Я научу тебя вещам, о которых на ваших базах и не слыхивали.
Он ударил Пантелеймона в третий раз.
Протодьякон взвыл.
- Думаешь, почто я тебя бью?! Да чтобы ты в последний раз вкусил человеческих ощущений, дурак… Больно тебе? А ты запоминай. Ты еще затоскуешь об этой боли… Ты волком будешь выть по ней - натурально, волком…
Его посулы кардинально расходились друг с дружкой. Обещание блаженства непоследовательно сменялось обещанием мук.
- Странно, - прокашлял Пантелеймон, - очень странно…
- Что тебе странно, недоумок?
- Странно, что дружки твои лесные тебя не разорвали… при таких-то понятиях…
- Тебе странно? А у меня оберег имеется…
Протодьякон протяжно застонал.
- Ох, мочи нет… черт тебя дери со всеми твоими оберегами… не понимаю я, голова раскалывается…
- Да и не понимай. Не напрягайся, я тебе покажу.
Ликтор рванул на груди рубаху, из проема вывалилось уродливое соломенное чучелко на шнурке.
- Видишь? Это местный, таежный… Без него все местные давно бы перемерли. Тут нечисть кишит просто.
- Как же они… тебя-то допустили до себя, эти местные?
- Очень просто. Захворает кто - придешь к нему, строго так скажешь: «Разденьтесь, больной!» - Подражая врачу, Ликтор расхохотался. - Все, все снимайте! - Он посерьезнел. - У меня не один год ушел, чтобы докопаться…
- Великое дело-то…
- Великое, - с детской запальчивостью возразил Ликтор. - Знаешь, какие они тут замкнутые? Черта с два пробьешься. Да ты на себе испытал…
- Ну, сымай тогда…
- Что? - Оборотень опешил. - Что ты сказал? - переспросил он.
- Что слышал… Сымай оберег…
- Как так? Почему это?
- Потому что это амулет языческий, сволочь!..
Внезапно Пантелеймон взвился стрелой и двумя ногами ударил Ликтора в грудь. Тот опрокинулся - больше от неожиданности, ибо был отменно крепок. Он никак не ожидал от умирающего противника такой прыти. Но в следующее мгновение он уже лежал, распростертый навзничь, а к горлу его, под бороду, была приставлена коса.
Легчайшее, неуловимое движение лезвия - и шнурок перерезан. Пантелеймон положил чучелко в полуразодранный карман. Ликтор лежал молча, не делая попытки освободиться.
- Если они все такие теперь послушные, то зачем же ты все-таки спалил дом с людьми? Мог бы вколоть им заразу.
- Они одни оставались, - не без угодливости ответил Ликтор. - Одни. Непривитые.
Здоровые, дьяволы, ни разу не пригласили. Кроме Полинки, она однажды захворала.
- И ты не преминул воспользоваться?
- Не преминул.
- Как той, бесноватой? У Виссариона?
- Точно.
Протодьякон чуть надавил, и оборотень судорожно дернулся.
- Сказывай теперь, чего нужно Виссариону.
- Того же, что мне. Повиновения. Армии. Он давно работает на иеговистов. Про то лишь немногие знают.
- Я так и думал. Нечто подобное. Еще что скажешь интересного?
- А что ты хочешь знать? - Ликтор вдруг икнул.
Челобитных прикинул в уме.
- Пожалуй, что ничего. Хотя постой: где зелье держишь? Запас?
- К стропилам приторочено, - охотно и быстро ответил оборотень в надежде на помилование. - В тряпице.
- В тряпице? Как обычно? Любишь в тряпицу заворачивать?
- А что тут такого?
- Ровным счетом ничего. Ну, прощевай.
- Что?!
- Прощевай, говорю.
- Я…
Коса чиркнула, и кровь ударила фонтаном. Коса чиркнула во второй раз, беря глубже, и голова Ликтора отвалилась от туловища.
Протодьякон не успел отскочить - вернее, не счел нужным - и теперь был весь в крови, в кровь и наступил, обходя подергивающееся тело. Поднял и поставил фонарь, чудом не разбившийся при падении, - точнее, не фонарь, а керосиновую лампу.
Присел над телом, обыскал, не нашел ничего стоящего. Выпрямился, обвел помещение шалым взглядом.
Поднял лампу и осветил место своего заточения: обычный убогий интерьер: какая-то ветошь, тележное колесо, лопаты, пара полуразвалившихся ящиков.
Да еще… окровавленная коса.
Губы Пантелеймона плотно сжались.
Он представлял собой чудовищное зрелище: изодранный, почти без живого места, с фонарем, над трупом, в крови.
«Но это только начало», - сказал себе Пантелеймон - причем сказал строго.
Инквизиция?
Будет вам инквизиция!
Протодьякон ощутил, что после убийства - нет, казни - Ликтора силы его не только восстановились, но и многократно умножились, невзирая на сохранявшуюся боль.
