Двор заполонили сорняки и загромождали обшарпанные строения, явно нуждающиеся в покраске. Слева от сарая жирная свинья, в самый раз для ноябрьского забоя, похрюкивая, валялась в грязи. На замусоренной площадке между домом и надворными службами какая-то женщина в истрепанном клетчатом платье кормила кур из передника. Я поздоровался, она обернулась. Лицо ее было бледным и невыразительным.
Тем поразительнее было наблюдать, как в лице этом тупая апатия внезапно сменилась паническим ужасом. Могу лишь предположить, что она приняла меня за Стивена: она сложила пальцы в знак, ограждающий от сглаза, и пронзительно завизжала. Корм для кур разлетелся во все стороны, птицы с кудахтаньем бросились прочь.
Не успел я и слова произнести, как из дома вывалился неуклюжий здоровяк в одном лишь нижнем белье не первой свежести, с винтовкой в одной руке и кувшином — в другой. По красному отблеску в глазах и нетвердой походке я заключил, что передо мной — Томпсон Лесоруб собственной персоной.
— Бун! — взревел он. — Ч-рт раздери твои глаза! — Он выронил кувшин на землю и в свою очередь осенил себя знаком против сглаза.
— Дров так и нет, поэтому пришел я, — сообщил я так безмятежно, как только позволяли обстоятельства. — Между тем, согласно договоренности с моим слугой…
— Ч-рт раздери вашего слугу, вот что я вам скажу!
Только сейчас я заметил, что, невзирая на всю свою грозную браваду, он сам смертельно напуган. Я всерьез забеспокоился, как бы ему сгоряча не пришло в голову палить в меня из винтовки.
— В качестве жеста вежливости вы могли бы… — осторожно начал я.
— Ч-рт раздери вашу вежливость!
— Что ж, как скажете, — проговорил я, пытаясь сохранить остатки достоинства. — На сем прощаюсь с вами до тех пор, пока вы не научитесь лучше владеть собою.
С этими словами я развернулся и зашагал вниз по дороге к деревне.
— И чтоб духу вашего больше тут не было! — заорал он мне вслед. — Сидите в своем нечистом гнезде — и носа оттуда не высовывайте! Все вы там прокляты! Прокляты! Прокляты!
Томпсон швырнул в меня камень — и попал в плечо. Уворачиваться я не стал, решив не доставлять ему такого удовольствия.
Так что я отправился к миссис Клорис, вознамерившись хотя бы разгадать тайну враждебности Томпсона. Она — вдова (и вот только не вздумай тут разыгрывать сваху, Доходяга! Она меня лет на пятнадцать старше, а мне-то уже за сорок!), живет одна в прелестном домике на самом берегу океана. Я застал почтенную даму за развешиванием постиранного белья; она мне, по всей видимости, искренне обрадовалась. Я облегченно выдохнул: не то слово, как досадно, когда тебя в силу непонятной причины объявляют изгоем.
— Мистер Бун, — воскликнула она, полуприседая в реверансе. — Если вы насчет стирки, так я с прошлого сентября ничего уже не беру. Я и со своим-то бельем с трудом справляюсь — при моем-то ревматизме!
— Хотел бы я, миссис Клорис, чтобы речь и впрямь шла о стирке! Но нет, я пришел просить о помощи. Мне необходимо знать все, что вы можете рассказать мне про Чейпелуэйт и Иерусалемов Удел, и почему местные жители смотрят на меня с подозрением и страхом!
— Иерусалемов Удел! Так вы о нем знаете!
— Да, — подтвердил я. — Мы с моим слугой побывали там неделю назад.
— Господи!
Женщина побелела как молоко и пошатнулась. Я протянул руку поддержать ее. Глаза ее кошмарно закатились, на миг мне померещилось, что она того и гляди потеряет сознание.
— Миссис Клорис, мне страшно жаль, если я сказал что-то не то…
— Пойдемте в дом, — пригласила она. — Вы должны узнать все. Господь милосердный, опять недобрые дни грядут!
Больше из нее ни слова вытянуть не удалось, пока она не заварила крепкого чая в своей солнечной кухоньке. Налив нам по чашке, она какое-то время задумчиво глядела на океан. Ее глаза и мои неизбежно обращались к выступающему гребню мыса Чейпелуэйт, где над водой вознеслась усадьба. Громадное окно с выступом искрилось в лучах заходящего солнца, точно бриллиант. Роскошный был вид, но ощущалось в нем нечто тревожное. Миссис Клорис внезапно обернулась ко мне и исступленно заявила:
— Мистер Бун, вам нужно немедленно уезжать из Чейпелуэйта!
Ее слова поразили меня как удар грома.
— В воздухе ощущается тлетворное дыхание с тех самых пор, как вы поселились в усадьбе. Последняя неделя — с тех пор, как вы переступили порог проклятого дома, — богата недобрыми приметами и знамениями. Нимб вокруг луны, стаи козодоев, что гнездятся на кладбищах, необычные роды. Вы должны уехать!
— Но, миссис Клорис, вы же должны понимать, что все это только иллюзии. Вы сами это знаете, — как можно мягче проговорил я, едва ко мне вернулся дар речи.
— Барбара Браун родила безглазого младенца — и это, по-вашему, иллюзия? А Клифтон Брокетт обнаружил в лесу за Чейпелуэйтом вытоптанную тропинку пяти футов в ширину, где все пожухло и побелело, — это тоже иллюзия? А вы, вы же побывали в Иерусалемовом Уделе — вы можете сказать, положа руку на сердце, что там и впрямь ничто не живет?
Я не нашелся с ответом: образ страшной церкви вновь замаячил у меня перед глазами.
Миссис Клорис до боли стиснула узловатые пальцы, пытаясь успокоиться.
— Я знаю обо всем об этом только от матери и от бабушки. А вам известна ли история вашей семьи в том, что касается Чейпелуэйта?
— Довольно смутно, — сознался я. — С тысяча семьсот восьмидесятых годов усадьба принадлежала ветви Филипа Буна; его брат Роберт, мой дед, после ссоры из-за украденных бумаг обосновался в Массачусетсе. О Филиповой линии мне известно мало сверх того, что несчастье словно нависает над его родом, передается по наследству от отца к сыну и к внукам: Марселла погибла в результате несчастного случая, Стивен расшибся насмерть. Именно таково было желание Стивена: чтобы Чейпелуэйт отошел мне и моей родне, а раскол в семье наконец-то удалось преодолеть.
— Не бывать тому! — прошептала миссис Клорис. — Вы ничего не знаете о причинах той роковой ссоры?
— Роберт Бун рылся в письменном столе брата: его за этим застали.
— Филип Бун был безумен, — отозвалась женщина. — Водил компанию с нечистым. Роберт Бун попытался изъять у него богохульную Библию, написанную на древних языках — на латыни, на друидическом наречии, и на других тоже. Адская то книга.
— «De Vermis Mysteriis»?
Миссис Клорис отшатнулась, точно ее ударили.
— Вы и про нее знаете?
— Я ее видел… даже к ней прикасался. — Мне вновь показалось, что моя собеседница вот-вот потеряет сознание. Она зажала рот рукой, точно сдерживая готовый прорваться крик. — Да, в Иерусалемовом Уделе. На кафедре оскверненной и обезображенной церкви.
