Миссис Феверо потянулась к девочке, потом передумала. Отступила на два шага, привалилась к высокому борту своего нелепого транспортного средства и посмотрела в небо.
Миссис Голдстайн опустилась на колени рядом с дочерью.
— Миленькая моя, ох, миленькая, пожалуйста, не надо... Гендальф завыл. Лежал на мостовой, в расширяющейся луже собственной крови, и выл. И теперь я смог вспомнить звук, который издавал кран. Не «мип-мип-мип», как положено, потому что звуковой сигнал, предупреждающий о движении крана назад, не работал. Слышалось резко меняющее тональность урчание дизельного двигателя и шуршание гусениц, вдавливающихся в землю.
— Уведите ее в дом, Ава, — сказал я. — Уведите ее в дом. Миссис Голдстайн обняла дочь за плечи, попыталась поднять.
— Пойдем, миленькая. Пойдем домой.
— Без Гендальфа не пойду! — закричала Моника. Одиннадцатилетняя, развитая для своего возраста, но сейчас больше всего напоминавшая трехлетнего ребенка. — Не пойду без моей собачки! — Лента с медалями, последние дюймы которой пропитались кровью, прошлась по ее юбке, оставив на бедре кровавую полосу.
— Пойди в дом и позвони ветеринару, — обратился я к девочке. — Скажи, что Гендальфа сбила машина. Скажи, что он должен немедленно приехать. А я побуду с Гендальфом.
Моника посмотрела на меня. В глазах стоял не шок — безумие. Но я без труда выдержал этот взгляд — слишком часто видел его в зеркале.
— Вы обещаете? Клянетесь? Именем матери?
— Клянусь именем матери, — кивнул я. — Иди, Моника.
Она пошла, еще раз взглянув на Гендальфа и издав скорбный вопль, прежде чем сделать первый шаг кдому. Я присел рядом с Гендальфом, держась рукой за бампер «хаммера», как и всегда, испытывая жуткую боль и клонясь налево с тем, чтобы не сгибать правое колено больше, чем того требовала необходимость. Однако и с моих губ сорвался крик боли, и я задался вопросом, а удастся ли мне подняться без посторонней помощи. На миссис Феверо я рассчитывать не мог. Она отошла к левому тротуару, на прямых, широко расставленных ногах, согнулась в талии, словно кланяясь особе королевской крови, и блевала в сливную канаву. При этом одна рука, с сигаретой, была отведена далеко в сторону.
Я повернулся к Гендальфу. Под колесо попала задняя часть его тела. Позвоночник перебило. Кровь и экскременты сочились между сломанных задних лап. Он поднял на меня глаза, и я увидел в них ужасающую надежду. Его язык выполз изо рта и лизнул мне запястье, сухой, как ковер, и холодный. Гендальф собирался умирать, но, возможно, не так скоро. Моника в самое ближайшее время могла выйти из дома, а я не хотел, чтобы он дожил до этого и смог лизнуть ее запястье.
Я понимал, что должен сделать. И никто бы не увидел, как я это делаю. Моника и ее мать находились в доме. Миссис Феверо по-прежнему стояла ко мне спиной. Если другие люди, жившие на этой части улицы, смотрели из окон (или даже вышли на лужайки), «хаммер» блокировал им обзор, не позволял увидеть меня, сидящего с неестественно выпрямленной правой ногой рядом с собакой. Времени у меня было в обрез, считанные мгновения, и я упустил бы свой шанс, продолжая раздумывать.
Поэтому я взялся уцелевшей рукой за верхнюю, уцелевшую часть тела Гендальфа и без малейшей паузы вернулся на строительную площадку на Саттон-авеню, где «Фримантл компани» готовилась возвести сорокаэтажное банковское здание. Я в пикапе. По радио Пэт Грин поет «Волна на волне». Внезапно я осознаю, что шум от двигателя крана очень уж громкий, хотя я не слышу сигнала, который тот должен издавать при движении задним ходом, а когда смотрю направо, мир за моим окном исчезает. Его заменяет что-то желтое. И на этом желтом черные буквы: LINK-BELT. Они увеличиваются и увеличиваются. Я выворачиваю руль «рэма» влево, до упора, зная, что уже опоздал, потому что скрежещет корежащийся металл, заглушая песню, а кабина начинает сжиматься, справа налево, потому что кран вторгается в мое пространство, крадет мое пространство, и пикап наклоняется. Я пытаюсь открыть водительскую дверцу, но куда там. Сделать это следовало незамедлительно, но слишком быстро стало поздно что-то предпринимать. Мир передо мной исчезает, потому что ветровое стекло из-за миллиона трещинок становится матовым. Потом строительная площадка возвращается, продолжая поворачиваться — это ветровое стекло выскочило из рамы и летит, как сложенная пополам игральная карта. Я давлю на клаксон обоими локтями, моя правая рука служит мне в последний раз. Но едва слышу грудок за ревом двигателя крана. Надпись LINK-BELT все движется, сминает дверцу со стороны пассажирского сиденья, сжимает пол под пассажирским сиденьем, разбивает приборный щиток, который ощеривается пластиковыми остриями. Все дерьмо из бардачка разлетается по кабине, как конфетти, радио замолкает, мой контейнер для ленча прижат к планшету с зажимом, и вот идет LINK-BELT. Надпись уже надо мной, я могу высунуть язык и лизнуть этот гребаный дефис. Я начинаю кричать, потому что именно в этот момент меня начинает сдавливать. Давление нарастает, моя правая рука сначала прижимается к боку, потом расплющивается, потом вскрывается. Кровь хлещет на колени, словно горячая вода из ведра, и я слышу, как что-то ломается. Вероятно, мои ребра. Такие же звуки слышны, когда куриные кости ломаются под каблуком сапога.
Я прижимаю Гендальфа к себе и думаю: «Принеси этого гребаного приятеля, ты, тупая сука! Принеси старика и, ради Бога, сляг!»
Теперь я сижу на приятеле, сижу на гребаном старике, происходит это у меня дома, но все часы мира звонят в моей треснувшей голове, и я не могу вспомнить имя куклы, которую дал мне Кеймен, я помню только мужские имена: Рэндолл, Расселл, Рудольф, даже Ривер-гребаный-Финикс. Я говорю ей, чтобы она оставила меня в покое, когда она приходит с ленчем, есть который не хочется, прошу дать мне пять минут, чтобы взять себя в руки. «Я могу это сделать», — говорю я, потому что этой фразе научил меня Кеймен, это сигнал «мип-мип-мип», который предупреждает: берегись, Памела, я двигаюсь задним ходом. Но вместо того чтобы оставить меня одного, она снимает салфетку с подноса с ленчем, чтобы вытереть пот с моего лба, и когда вытирает, я хватаю ее за шею: думаю в тот момент, что не могу вспомнить имя куклы исключительно из-за нее, это ее вина, всё — ее вина, включая LINK-BELT. Я хватаю ее за шею левой рукой, пользуюсь представившейся возможностью, muchacho. Несколько секунд хочу ее убить и, кто знает, может, почти убиваю. Хорошо я знаю другое: лучше мне вспомнить все катастрофы мира, чем выражение ее глаз, когда она пытается вырваться из моей руки, словно загарпуненная рыба. Потом я думаю: «Оно было КРАСНОЕ!» — и отпускаю жену.
