Тем не менее все время, пока лифт нехотя тащится на третий этаж, я мечтаю о том, чтобы доктор Зомбойа перевела свою практику в какое-нибудь другое место, подальше и от этой больницы, и от того кладбища.
Кому нравится думать о смерти по дороге к врачу, который будет копаться у тебя в голове?
Когда двери лифта открываются, мы с мамой шагаем в разные стороны.
— Ты хочешь зайти в туалет, милая?
— Нет. То есть вообще-то да, но я иду не туда. Кабинет миссис Зомбойа в той стороне. Разве ты забыла?
Мама смотрит на меня, и я вижу в ее взгляде растерянность и легкое раздражение.
— Лондон, мы идем к доктору Стивену Сэмплу. Я впервые слышу о докторе Зомбойа. Мне кажется, ты ошиблась. Идем скорее, мы опаздываем.
— Угу, — бормочу я и тащусь следом за мамой.
Ладно, сейчас она права — но очень скоро все изменится.
— Ну, и как мы себя чувствуем сегодня? — спрашивает незнакомый чернокожий мужчина, входя в кабинет.
Мы — то есть я — понятия не имеем, кто вы такой, мистер.
Он красив вызывающей экзотической красотой, несколько смягченной годами. Принадлежит к тому типу мужчин, которые могут быть кем угодно — героями или злодеями. Одет в помятый светло-голубой костюм — интересно, гладил он его сегодня или нет?
На шее у него висит стетоскоп, а в руке он держит большую папку, на которой написано мое имя.
Он доктор? Несомненно.
Но не мой.
— Отлично, — отвечаю я, изо всех сил стараясь не шевелиться. Стоит только двинуться, как подо мной снова оживет тонкая и отвратительно-громкая гигиеническая бумага. Она и так только-только успокоилась после того, как я весьма неграциозно водрузилась на стол.
— Это чудесно, — говорит доктор, пролистывая мою папку. — Что существенного произошло в твоей жизни за тот месяц, что мы с тобой не виделись?
Я морщу лоб и мечтаю, чтобы мама пришла мне на помощь. Но она раздраженно говорит с кем-то по мобильному телефону в комнате ожидания. Я чувствую себя голой, хотя полностью одета.
— Насколько я знаю, ничего, — честно отвечаю я.
— В твоих записках тоже ничего нет? — спрашивает он и, подойдя ко мне, начинает ощупывать мышцы задней части моей шеи, головы и плеч. Он держится совершенно раскованно, и это меня нервирует.
— Ничего. Скучный месяц, — отвечаю я, пытаясь скрыть растущее беспокойство.
Если я не узнаю людей, которые меня знают, то на это может быть всего две причины.
Одна простая, а вторая страшная.
Доктор просит меня прижать руки к бокам, а затем дотронуться до носа сначала левым указательным пальцем, а потом правым.
Я молча выполняю его указания.
Тогда он говорит мне вытянуть руки перед собой, ладонями вверх, и отталкивать его, когда он будет надавливать мне на ладони. Он стучит мне по коленке крошечным молоточком и проверяет мое зрение по таблице.
Я чувствую, как ускоряется мой пульс, когда доктор подходит ближе и внимательно осматривает мои глаза и уши.
Он просит меня снять ботинки и носки, а потом проводит ручкой какого-то металлического инструмента по моей голой ступне, от пятки до пальцев.
— Все в порядке? — спрашивает он, стоя на коленях и не выпуская из рук мою левую ступню.
— Все отлично! — отвечаю я, пытаясь убедить в этом саму себя. На самом деле я вся на нервах.
— Хорошо, — произносит доктор, вставая и закрывая папку. Он подходит к двери, берется за ручку и говорит: — Ты не могла бы пригласить маму и вместе с ней зайти ко мне в кабинет?
— Конечно, — отвечало я, изо всех сил сжимая свои ботинки, чтобы набраться сил.
Когда он выходит из комнаты, я с шумом выдыхаю. И только после этого начинаю потихоньку уверять себя в том, что причина, скорее всего, все- таки простая.
Я не помню его потому, что сегодня вижу в последний раз.
Не тратя время на размышления о том, почему так случилось, я сползаю со стола, и хрустящая бумага слетает на пол следом за мной. Выбросив ее в мусорный бак, я сажусь на стул доктора и, делая равномерные глубокие вдохи, надеваю носки и ботинки.
Открыв дверь смотровой, я с удивлением обнаруживаю, что мама ждет снаружи.
— Все в порядке? — спрашивает она.
— Угу, — отвечаю я.
Она как-то странно смотрит на меня, но потом все-таки улыбается и поворачивается в ту сторону, где, наверное, находится кабинет доктора. Я иду следом за ней до самого конца коридора.
Табличка на двери гласит: «Д-р СТИВЕН СЭМПЛ».
Войдя внутрь, мы с мамой присаживаемся на стулья перед бессмысленно огромным столом. Кабинет совсем не большой, но каждая деталь интерьера оглушительно кричит: «Я — НАЧАЛЬНИК».
Доктор Сэмпл садится наискосок от нас и снова открывает мою папку.
— Как вы себя чувствуете, миссис Лэйн? — спрашивает он маму, не поднимая глаз от бумаг.
— Мисс, — поправляет она, и я слегка морщусь от неловкости. — Я прекрасно себя чувствую, — добавляет мама.
— Это чудесно, — восклицает доктор точно так же, как и после моего ответа на тот же вопрос. Может быть, он просто робот, обтянутый человеческой кожей?
После этого доктор Сэмпл обращает на нас свой взгляд и голос. Одновременно.
Итак, — громко начинает он. — Физически Лондон выглядит совершенно здоровой. Я просмотрел данные ее МРТ, сделанного на прошлой неделе, и вижу, что в черепушке у нее тоже все нормально. — В этом месте он прерывается и улыбается мне фальшивой улыбкой. — Сканирование не выявило никаких тревожных очагов, нарушений или опухолей, никаких кровотечений, травм и прочих неприятностей.
— Это прекрасно, — говорит моя мама.
— Однако с памятью ситуация остается прежней? — спрашивает доктор у мамы.
— Да, — отвечает она. — Никаких изменений.
Тогда он переводит взгляд на меня.
— Ты не могла бы ответить на несколько моих вопросов, Лондон? Это нужно для проверки.
— Конечно, — отвечаю я.
— Превосходно. Так-так, с чего бы нам начать? Попробуем с самого простого — расскажи мне о своем сегодняшнем дне. Расскажи все, что можешь вспомнить: цвета, запахи, время. Как можно подробнее, пожалуйста.
Доктор Сэмпл откидывается на спинку кресла и сцепляет руки на животе. Напрасно он это сделал. Теперь он больше не похож ни на героя, ни на злодея, а выглядит как характерный актер, специализирующийся на типаже «доктор».
Я вздыхаю, потому что мне заранее наскучил этот разговор.
Затем я минут десять подробно перечисляю события сегодняшнего утра: от лежания в темноте после пробуждения и подбора одежды до ощущения, что меня вот-вот вырвет съеденным с утра блинчиком при виде аварии, а оттуда до лифта, хрустящей бумаги и настоящего момента.
