При этом, когда вы говорите о новых, не имевших места в реальности фактах, вы должны чувствовать, что говорите правду. Только тогда можно считать, что ваша работа идет как надо.
Я хотела спросить, что же он называет реальностью — тем ироничным тоном, которым и задаются такие вопросы, но почуяла, что от ответа мне не будет хорошо. Я еще не знала, кем буду в новой истории, но уж точно не мазохисткой, нарывающейся на грубость. Пока я размышляла, темноволосый парень с крупными правильными чертами лица поинтересовался:
— У нас будет доступ к библиотеке?
— Нет. У вас есть жизненный опыт. Пользуйтесь им.
Никто больше спрашивать не решался. Монах молчал. Многие явно находились в замешательстве. Казалось, что никто не двинется с места, пока клубок новой истории не начнет раскручиваться внутри. Монах беззвучно, одним красивым движением поднялся. Он как будто не хотел тревожить нас, придавленных к брусчатке тяжестью задания.
— Не торопитесь, — повторил он. — Подумайте. Время есть. Побудьте наедине с собой.
Он удалился как-то по-кошачьи. Вскоре начали подниматься и остальные. Парень со светлой челкой потер затекшую ногу. Я в прострации взглянула на него, подумав, кем он мог бы быть. В новой истории.
В новой истории и Монастырь станет не тем, чем мы его себе представляем. Я смотрела на камни, на чьи-то колени и руки, но перед глазами маячили плотные серые башни с коричневыми крышами.
Люди вставали один за другим и уходили. После них оставались куски пустоты.
Расспрашивать никто не начинал, и все старались держаться поодиночке.
Когда рядом почти никого не стало, я тоже встала и побрела черт знает куда.
Мне кажется, что я жила у моря.
Но, поскольку я толком не знаю, что такое морские волны, запах моря, ощущение морской воды на коже, значит, я жила у реки.
У большой холодной реки.
В доме на сваях.
Одна.
Воспоминания всплывали не подряд, а вспышками, с темными паузами между ними. В этой темноте я двигалась неуверенно. Не знаю, зачем я себя подгоняла: можно было просто сидеть и ждать, пока память всплывет.
Забавно, подумала я. Жизнь, которой никогда не было, приходит как память. Если таким воспоминаниям доверять, то что такое воспоминания о реальности? Или люди живут несколькими жизнями параллельно, но сосредотачиваются лишь на одной — самой простой, о которой договорились с другими и в которой зависимы от других.
Ведь жить одной у реки — по меркам рядового горожанина — это очень сложно.
Заботиться о еде, поддерживать дом в порядке и, главное, как-то себя защищать от нежеланных гостей.
Наверное, неподалеку был поселок, в котором ко мне хорошо относились. Или даже не поселок, а научная станция. Мои родители там работали. Родители? Свою мать я совершенно не помню, а отец… мне было лет восемнадцать, когда он исчез. Я бы сказала — умер, но образы похорон моей памяти чужды.
Я была очень замкнутой, много молчала. Отец тоже не был разговорчив. Училась я по учебникам, дома, и четырежды в год ездила километров за сорок в школу, где писала контрольные и сдавала экзамены. В том городке самым высоким было здание в три этажа, выкрашенное в темно-розовый цвет.
Со времени исчезновения отца прошло десять лет, и тут — полный провал. Дом у реки. Одиночество. Лес. Я не могла провести так все десять лет.
Оторвавшись от воспоминаний, я обнаружила, что стою в пустом маленьком дворике, в окружении высоченных каменных стен. Дворик-колодец. Арка в одной стене, узкий проход — между двумя другими. Два окна наверху: чтоб их увидеть, требовалось задрать голову. За аркой — деревья.
Я пошла туда, подражая мягкому и бесшумному шагу монахов, как они иногда ходили, и оказалась в саду.
Деревья стояли довольно редко — так, что с любой точки складывались в пейзаж, достойный фотографии, — и напоминали гигантские бонсаи. Очертания дорожек из каменных плит соответствовали изгибу ветвей. Кое-где в короткой траве лежали темные, в тон коре, валуны. За деревьями, у стены виднелись островки белых лилий.
Я встала на дорожку, и теперь, делая широкий шаг, останавливалась и смотрела, как изменялась картина. Это было как страницы книги, где на каждой отпечатаны разные слова, но вместе — складываются в одно произведение. Но не поэму, и не роман, а какой-то изысканный символический текст. Я не успела перевести его содержание на человеческий язык, как увидела, что на дереве кто-то сидит.
Я замерла.
Метрах в шести от меня, на толстой ветке, росшей почти параллельно земле, точно громадная птица, сидел парень со светлой челкой. Я видела его профиль, а он меня не заметил. Похоже, его больше всего занимало то, что он нашел равновесие в столь неудобной, по-моему, позе. Впрочем, он ничем не рисковал: до земли оставался, наверное, метр.
Осторожно он вытянул перед собой левую руку — ту, что ближе ко мне. Чуть растопырил пальцы, напрягся. Правой задрал рукав повыше локтя. Я наблюдала, понимая, что мое присутствие тут неуместно. Это была ЕГО история.
Затем откуда-то из одежды он вытащил нож. Я подумала, что этот нож, с широким лезвием и, кажется, деревянной ручкой, он добыл где-то здесь, — настолько тот гармонировал с монастырским костюмом, грубым на вид и удобным, когда оденешь.
Деревья, стена, валуны, этот парень — рядом с ними город, откуда мы все недавно приехали, терял свою реалистичность.
И окончательно был повержен, когда лезвие ножа коснулось гладкой, с легким загаром кожи.
Я вздрогнула, но осталась стоять. Это была всего лишь царапина. Парень с видимым удовольствием наклонился к ней и слизнул кровь.
Я выдохнула. Достаточно громко, чтоб он услышал. Резко он поднял голову, зыркнул на меня, точно зверь, которому помешали расправиться с жертвой, и тяжело спрыгнул вниз. Выпрямился и быстро зашагал прочь. По траве.
Я подождала, пока он исчезнет, и медленно отправилась в ту же сторону. Я не собиралась его искать. Я просто не хотела возвращаться.
Если бы снова зарядил дождь, то после обеда (борщ с большим куском мяса и ломоть черного хлеба), я бы завалилась спать. Но налетел ветер, ободрал края туч, обнажил куски голубого, вполне летнего неба. Сонливость как рукой сняло. Я вспомнила, что пока плохо представляю себе монастырь и отправилась бродить снова.
Тучи рассеивались. Люди появлялись.
Не успела я выйти, как мимо пронеслась высокая девушка с длинными пепельными волосами. Так стремительно ходить ей позволял, похоже, ее рост. Монастырскую рубаху, перетянутую в талии ремнем, она на этот раз одела с длинной коричневой юбкой. Девушка свернула, не сбавляя скорости, и ее волосы взлетели и опустились, рассыпаясь по плечам.
