— Так вы еще религиозный фанатик? – презрительно скривился Петр Иванович, который ни во что не верил, кроме чудодейственных сил юридической науки и своих способностей заставлять эти силы служить ему.
— Где уж мне! – добродушно махнул рукой профессор и сделал еще один большой глоток коньяка. – Я просто старый человек, который умеет видеть и делать выводы.
— И что вы видите во мне? – с вызовом спросил юрист.
— Вижу, что вы догматизировали свою профессию, и относитесь к ней, как к своего рода магии, являющейся одной из примитивных форм проявления религиозности.
— Что вы себе позволяете?
— Вы спросили, я ответил. Вы думаете, что все подвластно вашему умению манипулировать словами, заключенными в тех или иных бумажках, авторитет которых зиждется на том, что их приняли те или иные органы. К сожалению, сегодня у нас в России юристы начинают играть все большую роль, хотя в реальности государственное устройство, основанное на юридических хитросплетениях, на правоприменительных и судебных практиках, когда отсутствуют простые и понятные всем законы — основано на песке. Любой закон, любую конституцию, любой подзаконный акт можно повернуть как угодно, а при желании и принять новые. Но это неизбежное следствие растущей секуляризации общества. Когда нет реального авторитета в голове и сердце людей, то приходится замещать его кучей бумажных «авторитетов». Хотя сегодня многие уже начинают писать о постсекулярном обществе, о новой религиозности. Но в Библии сказано, кто в итоге будет мессией этой постхристианской религиозности. И правовые аспекты будут просто безупречны с «юридической» точки зрения. Наверное, Вы смотрели фильм «Адвокат дьявола», где проводится мысль, что антихристом будет юрист.
— А вы философ! – уже снисходительно сказал Петр Иванович.
— Да нет, где уж мне! Но все‑таки, разве у вас нет чего‑то дорогого, чему вы посвящаете всю свою жизнь?
Собеседник профессора задумался. Оказывалось, что на сегодняшний день – это карьера и создание твердой материальной базы – любой ценой, хоть по головам, хоть по трупам. В отношении правильности у него было лишь одно убеждение – верно — то, что помогает ему идти вперед, неверно — то, что мешает. Ни любви, ни дружбе, ни вере места в его жизни пока не было. И впервые ему вдруг стало тоскливо, и появилось сомнение, так ли он живет. А Григорий Александрович словно прочитал по его лицу то, что творилось сейчас у него в душе, и с легкой усмешкой сказал в ответ на молчание юриста:
— Ну, вот видите.
После этого он сделал еще глоток коньяка, откинул голову на сиденье и через минуту заснул, оставив попутчика наедине с мыслями, которые ему удалось в нем поселить.
Другая жизнь рядом
Ольга шла по коридору интерната, устало опустив голову. Сегодня она опять вышла на суточное дежурство, после которого у нее должны были быть два выходных. Фактически они и были, но все равно почти каждый день Ольге приходилось сюда приходить, хотя никто ее не заставлял, даже ругали поначалу. Дело в том, что санитарок в интернате фактически не было; все ставки санитарок были распределены между служанками Людмилы Владимировны, а из трех медсестер этого отделения никто кроме Оли не выносил судно у больных. А в этом отделении, где лежали люди с тяжелыми психозами, зачастую осложненными соматической симптоматикой, тех, кто не вставал было пятнадцать человек. И если бы Ольга не приходила в свои выходные дни, то они так и лежали бы в нечистотах, и никому до этого не было бы дела.
А во время дежурства Оля пыталась выкраивать время, чтобы еще и мыть этих больных, обрабатывать их пролежни. Ей было всего двадцать пять лет. На нее смотрели, как на сумасшедшую. Дома у нее была больная мать, которой требовался немногим меньший уход, чем пациентам отделения, в котором работала ее дочь. Ничего такого, что сегодня понимается под словом «личная жизнь» у девушки не было.
Когда она не работала, то утром ходила на службу в местный храм. В нем служили три священника, и богослужения были каждый день, но только с утра – утреня, а сразу за ней литургия. Всенощное бдение служили только накануне воскресных дней и больших праздников. Народ в Лузервиле был в массе своей невоцерковленный, но прихожан в храм ходило много. Этот парадокс объяснялся тем, что для определенной группы прихожан церковь воспринималась, как своего рода «клуб по интересам», место общения. Священники подобрались тоже подходящие для этого города.
Настоятель, сорокалетний архимандрит Петр жил в коттедже, ездил на иномарке, дружил с Людмилой Владимировной, Валерием Петровичем, общался только с местной «элитой», часто наведывался в Москву в гости к Зое Георгиевне, постоянно ездил в областной центр, и в храме бывал редко.
Второй священник, пятидесятилетний протоиерей Стефан, жил с матушкой в добротном каменном доме. Двое его взрослых сыновей уже женились, каждому из них в областном центре отец купил квартиру. Три раза в неделю он служил в храме, а остальное время ходил, совершая требы по просьбам жителей города. Он был открыт для общения, но за постоянной спешкой и суетой, отец Стефан разучился смотреть внутрь человека. Его не интересовали терзания мятущейся человеческой души.
Третий священник, двадцатитрехлетний иеромонах Онисим, жил в коттедже архимандрита Петра. В его обязанности входило совершать все богослужения, которые некогда было совершать старшим священникам, а также он должен был охранять дом настоятеля, убираться в нем (а площадь дома была около двухсот квадратных метров, да еще с полсотни квадратных метров – чистка снега на дорожке к дому в зимнее время, а в летнее – сад и огород), да еще стирка и готовка. Поговорить с прихожанами у него физически не оставалось ни времени, ни сил.
Но был в храме и один священник, который не входил в его штат, и который разительно отличался от остальных. Судьба была жестока к игумену Аристарху. В семьдесят лет он оказался пациентом в интернате Людмилы Владимировны. Получилось так, что у него возник конфликт с некоторыми сильными мира сего, а они сделали все, чтобы в церкви ему больше не было места, ни в одном монастыре и ни на одном приходе. Своего жилья у игумена не было, родственникам популярно разъяснили, что это не то родство, которым нужно гордиться. И как огромное благодеяние для отца Аристарха выставили то, что он будет жить в интернате на гособеспечении.
Архимандрит Петр был при некотором снобизме довольно добрым человеком, он взял бы игумена в свой коттедж, но не имел права. Настоятель пробовал поговорить со Скотниковой, чтобы священнику дали отдельную комнату, и та нашла каптерку под лестницей, где раньше хранили швабры, без окон и вентиляции. Отец Аристарх со смирением воспринял вселение и в эту «келью», но она недолго была его пристанищем. Комиссия из областного управления соцзащиты поставила на вид Людмиле Владимировне, что это человек живет у нее в антисанитарных условиях, но она, ничуть не смущаясь, заявила, что он сюда сам убегает из хорошей палаты, потому что психически болен, а лечить насильно она не имеет право. И игумен переехал в отделение психозов, и каждый день два раза должен был принимать нейролептики.
