Он сел и включил свет.
— Ты все правильно сделала, — сказал он. — Но твои родители… Если бы мне были нужны дополнительные причины, чтобы их не любить, сегодня они бы у меня появились. Они не должны были оставлять тебя с ней одну, Рэйчел. Никогда.
Словно ребенок — та восьмилетняя девочка, которая пережила весь этот невообразимый ужас, — она укоризненно произнесла:
— Лу, это был Песах…
— Да хоть второе пришествие, — хрипло проговорил он с такой яростью, что Рэйчел слегка отпрянула. Луис вспомнил двух молоденьких медсестер-волонтерок, которым не повезло оказаться в студенческой поликлинике именно в то утро, когда туда принесли умирающего Паскоу. Одна из них, крутая барышня по имени Карла Шейвез, вернулась на следующий день и осталась работать, причем работала так хорошо, что это произвело впечатление даже на Чарлтон. А вот вторую никто из них больше не видел. Луиса это не удивляло, и он ее не винил.
А где была сиделка? У них дома должна была постоянно дежурить дипломированная медсестра… они, стало быть, ушли в гости и оставили восьмилетнюю девочку присматривать за умирающей сестрой, которая к тому времени вполне могла повредиться рассудком. Почему? Потому что у них был Песах, и элегантная Дори Гольдман не могла нюхать вонь в это светлое пасхальное утро, и ей было необходимо хоть ненадолго сбежать из дома. А Рэйчел оставили на дежурстве. Так, друзья и соседи? Рэйчел оставили на дежурстве. Восемь лет, два смешных хвостика, блузка-матроска. Рэйчел оставили дома, чтобы она нюхала вонь и присматривала за сестрой. Зачем ее каждое лето отправляют на полтора месяца в детский лагерь в Вермонте, как не за тем, чтобы она стойко нюхала вонь своей умирающей и, возможно, безумной сестры? Десять новых комплектов одежды для Гейджа, и шесть новых платьев для Элли, и «я оплачу тебе все обучение в медицинском колледже, если ты оставишь в покое мою дочь»… где была твоя всемогущая чековая книжка, когда одна твоя дочь умирала от цереброспинального менингита, а вторая сидела с ней совершенно одна, ты, старый козел? Где была медсестра?
Луис встал с постели.
— Ты куда? — встревожилась Рэйчел.
— Принесу тебе валиум.
— Ты знаешь, я не принимаю…
— Сегодня примешь, — сказал он.
Рэйчел выпила таблетку и рассказала ему остальное. Теперь ее голос звучал спокойно и ровно. Успокоительное подействовало.
Соседка из дома напротив нашла восьмилетнюю Рэйчел под деревом, где та сидела, съежившись, и кричала: «Зельда умерла!» У Рэйчел из носа шла кровь. Она была вся в крови. Та же соседка позвонила в «Скорую помощь», а потом родителям Рэйчел; остановив кровотечение из носа и успокоив девочку чашкой горячего чая и двумя таблетками аспирина, соседка все же сумела добиться, чтобы Рэйчел сказала ей, куда ушли родители: к мистеру и миссис Каброн, жившим на другом конце города. Питер Каброн работал бухгалтером в фирме отца.
Уже к вечеру в доме Гольдманов произошли большие перемены. Зельды не стало. Ее комнату вычистили и продезинфицировали. Всю мебель вынесли. Осталась пустая коробка. Позже — гораздо позже — Дори Гольдман устроила там швейную комнату.
В ту же ночь Рэйчел приснился кошмар. Она проснулась около двух часов, стала звать маму и хотела вскочить с кровати, но вдруг с ужасом поняла, что ей трудно передвигаться. Спина страшно болела. Она надорвалась, когда переворачивала Зельду. Выброс адреналина придал ей сил, и она подняла Зельду так резко, что даже порвала блузку.
То, что Рэйчел надорвалась, пытаясь не дать Зельде задохнуться, было вполне очевидно и ясно для всех. Элементарно, Ватсон! Для всех, кроме самой Рэйчел. Рэйчел была уверена, что это Зельда мстит ей с того света. Зельда знала, что Рэйчел обрадовалась ее смерти; Зельда знала, что когда Рэйчел выскочила из дома, крича во весь голос: Зельда умерла! Зельда умерла! — она смеялась, а не рыдала; Зельда знала, что ее убили, и передала Рэйчел свой цереброспинальный менингит, и уже очень скоро ее спина скрючится, и Рэйчел тоже не будет вставать с постели, она будет лежать, медленно, но верно превращаясь в чудовище, и ее руки станут похожи на птичьи лапки.
Пройдет какое-то время — совсем немного, — и Рэйчел будет кричать от боли, как кричала Зельда, а потом начнет мочиться в постель и в конечном итоге подавится собственным языком и умрет. Это будет месть Зельды.
Никто не мог разубедить в этом Рэйчел — ни мама, ни папа, ни доктор Маррей, который диагностировал легкое растяжение мышц спины и бесцеремонно (а по мнению Луиса, так и вовсе жестоко) велел ей взять себя в руки и не огорчать маму с папой своим отвратительным поведением. Он сказал, что у нее только что умерла сестра, ее родители убиты горем, и Рэйчел надо бы их поберечь, а не капризничать и не требовать к себе внимания. Боль в спине постепенно прошла, и только тогда Рэйчел поверила, что это была не месть Зельды и не Божья кара. Несколько месяцев (так Рэйчел сказала Луису; на самом деле лет восемь) ей почти каждую ночь снились кошмары, в которых ее сестра умирала опять и опять, и Рэйчел просыпалась в холодном поту и ощупывала свою спину, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. После этих кошмаров она еще долго не могла заснуть, ей чудилось, что дверца шкафа сейчас распахнется и оттуда выскочит Зельда, вся посиневшая, скрюченная, с закатившимися глазами, с вывалившимся наружу черным распухшим языком: Зельда придет, чтобы убить убийцу, которая съежилась под одеялом, прижимая обе руки к пояснице…
Рэйчел не ходила на похороны сестры. С тех пор она вообще не ходила ни на чьи похороны.
— Если бы ты рассказала все раньше, это бы многое объяснило, — заметил Луис.
— Лу, я не могла, — произнесла Рэйчел сонным голосом. — После случившегося у меня… у меня развилась небольшая фобия.
Ну да, подумал Луис. Совсем-совсем крошечная.
— Я не могу это преодолеть. Умом я понимаю, что ты прав и что смерть — это вполне естественно… и даже неплохо, в каком-то смысле… но после всего, что случилось… когда оно у тебя внутри…
— Да, — сказал он.
— В тот день, когда я на тебя сорвалась, — продолжила Рэйчел, — я знала, что Элли плачет из-за самой мысли… что ей надо свыкнуться с этим… но я ничего не могла с собой сделать. Прости меня, Луис.
— Тебе не за что просить прощения, — заверил он, гладя ее по волосам. — Но я принимаю твои извинения, если тебе от этого легче.
Она улыбнулась.
— А знаешь, действительно легче. Как будто меня наконец стошнило какой-то отравой, сидевший во мне много лет.
— Может, так оно и есть.
Глаза Рэйчел закрылись, потом снова открылись… медленно и сонно.
