– Я подумал, что если узнаю больше о структуре мозга, то, может быть, пойму в конце концов, что происходит со мной.
– Ну и как?
– Еще не знаю. По-моему, мне нужно еще очень много прочесть.
Отложив книгу, Эллен взяла в свои руки прохладные пальцы Алекса. Алекс никак не реагировал – не попытался высвободиться, но и не ответил на ласковое пожатие Эллен.
– Милый, запомни: важно только одно – что ты поправляешься. Понимаешь? Неважно как и почему. Ты понимаешь меня?
– В том-то и дело – я вовсе не уверен, что выздоравливаю. И мне хочется знать, так ли это. И мне вообще кажется, что лучше попытаться понять, что происходит с моим собственным мозгом.
Снова легонько сжав пальцы сына, Эллен выпустила их и поднялась.
– Разумеется, ни я, ни отец не станем отговаривать тебя от чтения этой книги. Учиться – это очень полезно и здорово. Только... не засиживайся допоздна. Ладно?
Кивнув, Алекс уткнулся в книгу. Когда Эллен, наклонившись, поцеловала его, он в ответ заученно ткнулся губами в щеку матери.
Но когда Эллен вышла из комнаты, он подумал – почему мать так часто целует его, интересно, что она чувствует при этом?
Сам он ничего, совсем ничего не чувствовал...
* * *
Марш все еще сидел в своем кресле, неподвижно глядя в холодный камин, когда в комнату, неслышно ступая, вошел Алекс.
– Па?
Марш вскинул голову.
– Алекс?.. Я думал, ты уже спишь.
– Нет, я читал... и хотел поговорить с тобой. Я читаю одну книгу – о мозге. Кое-что в ней я не могу понять...
– И решил обратиться к домашнему доктору? – Марш указал сыну на диван. – Не знаю, смогу ли тебе помочь, но постараюсь. Так в чем проблема?
– Мне нужно точно знать, как сильно был поврежден мой мозг, – ответил Алекс. Затем, словно опомнившись, покачал головой: – Нет, не совсем это. Я имею в виду – насколько глубоки были эти повреждения. Сама по себе кора меня не очень волнует – с ней как раз все в порядке, я думаю.
Марш почувствовал, что его усталость как рукой сняло.
– Ты думаешь, с ней все в порядке? – повторил он. – Полистав два часа какую-то книжку, ты прямо-таки уверен, что кора...
Алекс молча кивнул, скептический тон отца ничуть его не тронул.
– Мне кажется, что повреждения проникли гораздо глубже. Но кое-что у меня вообще... не сходится.
– Что например?
– Миндалевидное тело.
Марш с неподдельным изумлением посмотрел на сына. Откуда-то из глубин студенческой памяти ему удалось извлечь значение слова – небольшой, миндалевидной формы орган в глубине мозга. Если он и знал когда-то функции этой самой миндалины, это было курсе на третьем...
– Припоминаю, – кивнул он. – Так что с ним?
– Похоже, что повреждено именно оно, но по книжке выходит, что этого не могло случиться.
Уперев локти в колени, Марш наклонился к сыну.
– Я не успеваю за тобой. Почему ты думаешь, что повреждена именно миндалина?
– Потому что если рассуждать по книжке – то, что со мной происходит, связано именно с ней. Я полностью лишен каких-либо эмоций, и... ты знаешь, что случилось с моей памятью. Но сейчас я начинаю вспоминать кое-что... только дело все в том, что вещи вспоминаются мне не такими, какие они сейчас, а какими были раньше.
Марш кивнул, хотя с трудом понимал, что Алекс имеет в виду.
– О'кей. И что это может означать, по-твоему?
– Похоже, что это... как бы сказать... воображаемые воспоминания. Я помню вещи, которые помнить просто не могу.
– Это не обязательно, – заметил Марш. – Может быть, твои воспоминания просто несколько... искажаются.
– Об этом я тоже думал, – кивнул Алекс. – Но мне так не кажется. Я вспоминаю события, которые случились задолго до моего рождения. Значит, я их просто придумал.
– А какое отношение все это имеет к миндалине?
– В книжке, которую я читаю, сказано, что миндалина как раз и отвечает за упорядоченную работу памяти – за образы и все такое. Вот и получается, что раз работа ее нарушена, она как бы выдает воображаемые образы за воспоминания о реальных вещах.
Марш скептически поднял брови.
– А мне кажется, ты делаешь довольно смелые и своеобразные выводы.
– И еще, – словно не слыша отца, продолжал Алекс. – В книге написано, что миндалина руководит еще и эмоциональной памятью. А ее у меня нет совсем. Никаких эмоций и никаких воспоминаний об эмоциях.
Чтобы сохранить умиротворенное выражение на лице, Маршу потребовалось немало усилий.
– Продолжай, пожалуйста.
Алекс пожал плечами.
– Да, в общем, все. Поскольку у меня нет ни эмоций, ни воспоминаний об эмоциях, а большая часть моих воспоминаний – плод воображения, я и прихожу к выводу, что миндалина была повреждена.
– Если ты правильно понял все, что написано в этой книге, и если информация, приведенная в ней, верна, – что, откровенно говоря, под большим вопросом, учитывая, как мало изучен мозг до сих пор – твой вывод может оказаться и верным.
– Но тогда, – пожал плечами Алекс, – я должен был умереть.
Марш молчал. Если бы Алекс знал, как близок его вывод к действительности...
– Ведь миндалина расположена слишком глубоко, – Алекс говорил примерно с той же интонацией, с какой обсуждают прогноз погоды. – И если повреждения коснулись ее, остальную часть мозга они должны были просто уничтожить. Понимаешь, папа, если бы это и вправду случилось со мной, я бы уже давно умер или находился... как это говорят... в состоянии овоща. Я не мог бы даже восстановить сознание, не говоря уже о способности ходить, говорить, видеть, слышать... в общем, делать все, что я сейчас делаю.
Марш кивнул, по-прежнему не говоря ни слова. Он понимал, что Алекс во многом прав.
– Поэтому я хочу знать точно, что именно случилось со мной. Как сильно был поврежден на самом деле мой мозг и что делал доктор Торрес для того, чтобы его... вылечить. И почему одни части моего мозга работают так хорошо, а другие – почти не действуют.
Откинувшись в кресле, Марш на секунду прикрыл глаза, пытаясь сообразить, что ему сказать сыну. Похоже, остается только одно. Тем более что он может уже знать правду.
– Признаюсь тебе, – Марш откашлялся, – что меня мучают те же вопросы. И сегодня я пытался найти историю твоей болезни в нашем компьютере. Оказалось, ее там нет. Доктор Торрес забрал все записи, хранит их у себя и почему-то не хочет, чтобы к ним получили доступ ни я, ни кто-либо другой.
Некоторое время Алекс молчал, обдумывая слова отца. Когда он заговорил, его голос оставался по-прежнему бесстрастным:
– Это ведь значит – что-то не так, верно, па? Марш изо всех сил старался сохранять ровный тон.
– Мама, например, так не думает. Ей кажется, что все, напротив, в полном порядке, и доктор Торрес просто... м-м... охраняет нужную ему информацию.
