Папочка надевает ласты, заходит в воду по колено и говорит: «Холодно! Хочется, чтобы поиски не заняли много времени, Либбит. Скажи мне, где лежит этот сказочный клад».
Либбит отвечает: «Скажу, но ты обещаешь, что я смогу взять фарфоровую куклу?»
Папочка говорит: «Любая кукла — твоя. Ты заслужила награду».
Муза увидела клад, девочка его нарисовала. Их будущее определилось.
Спустя два вечера я впервые нарисовал этот корабль.
Сначала назвал картину «Девочка и корабль», потом — «Девочка и корабль № 1». Именно корабельный цикл, а не история с Кэнди Брауном, побудил меня выставлять свои работы. Если Наннуцци хотел организовать выставку, я уже ничего не имел против. И не потому, что гнался за, как говорил Шекспир, «дутой славой» (в этом меня просветил Уайрман). Просто признал правоту Элизабет: не следовало накапливать законченные полотна на Дьюма-Ки.
Картины с кораблём были хороши. Может, превосходны. Такое у меня возникало ощущение, когда я заканчивал каждую. Но при этом от них веяло могущественным злом. Думаю, я это знал с самой первой картины, которую написал в канун дня святого Валентина. В последнюю ночь жизни Тины Гарибальди.
Кошмаром я бы этот сон называть не стал, но он был таким ярким и живым, что мне не под силу описать его словами, хотя что-то удалось перенести на холст. Не всё, но что-то. Может, и многое. На небе полыхал закат. В этом сне и во всех последующих на небе полыхал закат. Красный цвет заливал западный горизонт, поднимался до небес, где переходил в оранжевый, а потом, что странно, в зелёный. В Заливе парил полный штиль, лишь в редких местах гладь воды вспучивали маленькие волны, напоминая капельки пота. В отражённом солнечном свете Залив выглядел, как гигантская глазница, заполненная кровью.
На этом огненном фоне чернел силуэт древнего трёхмачтового парусника. Прогнившие паруса корабля обвисли, красный свет прорывался сквозь дыры и разрывы. Живых на борту не было. Чтобы это понять, хватало одного взгляда. Не покидало ощущение, что корабль таит в себе угрозу, словно там поселилась какая-то болезнь, убившая команду и оставившая только гниющий труп из дерева, парусины и пеньки. Я помню, как подумал, что чайка или пеликан, если им доведётся пролететь над кораблём, упадут на палубу с дымящимися перьями.
Не более сорока ярдов разделяли парусник и маленькую вёсельную лодку. В ней сидела девочка, спиной ко мне. С красно-рыжими волосами, но волосы были искусственными: у живой девочки таких спутанных волос быть не могло. Кто эта девочка, я мог определить по платью. В крестиках-ноликах и печатных буквах, образующих слова: «Я ВЫИГРЫВАЮ, ТЫ ВЫИГРЫВАЕШЬ». Илзе носила такое платье в четыре или пять лет… примерно столько же было и близняшкам на семейном портрете, который я видел на лестничной площадке второго этажа в «Еl Palacio de Asesinos».
Я пытался закричать, предупредить её, что нельзя приближаться к древнему паруснику. Не мог. Ничего не мог. В любом случае значения, похоже, это не имело. Девочка просто сидела в маленькой лодочке, которая чуть покачивалась на едва заметных красных волнах, смотрела на корабль, одетая в разрисованное крестиками-ноликами платье Илзе.
Я упал с кровати на травмированный бок. Закричал от боли и перекатился на спину, слушая доносящийся снаружи шум волн и шуршание ракушек под домом. Они подсказали, где я нахожусь, но покоя не принесли. «Я выигрываю, — говорили они. — Я выигрываю, ты выигрываешь. Ты выигрываешь. Я выигрываю. Пистолет — я выигрываю. Фрукт — ты выигрываешь. Я выигрываю, ты выигрываешь».
Мне начало жечь ампутированную руку. Выбор у меня был простой: либо прекратить это, либо рехнуться, и я знал лишь один действенный способ. Пошёл наверх и следующие три часа рисовал, рисовал, рисовал. Без модели на столе, без вида за окном. Не нуждался ни в первом, ни во втором. Всё уже держал в голове. И работая, я осознал, что это та самая картина, к которой меня подводили все предыдущие. Я говорю не о девочке в вёсельной лодке — она служила лишь дополнительной приманкой, якорем, зацепленным за реальность. Корабль — вот к чему я шёл всё это время. К кораблю и закату. Оглядываясь назад, я вижу всю иронию сложившейся ситуации: именно в «Здрасьте», моем первом карандашном наброске, сделанном в день приезда, я в наибольшей степени приблизился к этой подсознательной цели.
Я рухнул на кровать где-то в половине четвёртого и спал до девяти утра. Проснулся свежим, бодрым, освободившимся от всех забот. И погода не подкачала: выдался первый за неделю безоблачный и тёплый день. Баумгартены готовились к возвращению на север, но я успел побросать фрисби с их мальчиками до того, как они уехали. Я не жаловался на настроение, боль практически ушла. И до чего это приятно — ощущать себя таким же, как все, пусть лишь на час.
У Элизабет голова тоже очистилась от тумана. Я прочитал ей несколько стихотворений, пока она расставляла фарфоровые статуэтки. Компанию нам составил и Уайрман, которого заразило всеобщее благостное настроение. В тот день, казалось, весь мир радовался жизни. И только потом до меня дошло, что Джордж «Кэнди» Браун, возможно, похищал двенадцатилетнюю Тину Гарибальди в тот самый момент, когда я читал Элизабет стихотворение Ричарда Уилбура о стирке: «Любовь зовёт нас ко всему земному». Я выбрал его, потому что утром прочитал газетную заметку, где указывалось, что стихотворение это — фаворит Дня Святого Валентина. Момент похищения Тины Гарибальди зафиксировали предельно точно. Произошло это в 15.16, согласно временной отметке на видеозаписи, и, возможно, именно в тот момент я прервался, чтобы отпить из стакана зелёного чая Уайрмана, после чего продолжил читать стихотворение Уилбура, которое распечатал из Интернета.
Разгрузочные площадки позади торгового центра «Перекрёсток» контролировались камерами наблюдения. Полагаю, с тем, чтобы предотвратить кражу товара. На этот раз они зафиксировали кражу жизни ребёнка. Тина, стройная девочка в джинсах и с рюкзачком на спине, пересекала контролируемую камерами территорию справа налево. Вероятнее всего, она собиралась заглянуть в торговый центр по пути домой. На плёнке, которую телевизионщики крутили с маниакальным упорством, он появляется из-за пандуса и хватает её за руку. Она вскидывает голову, чтобы посмотреть ему в лицо, и вроде бы задаёт вопрос. Браун кивает в ответ и уводит её. Поначалу она не сопротивляется, но потом, аккурат перед тем, как они исчезают за большим мусорным контейнером, Тина пытается вырваться. Но он по-прежнему цепко держит девочку за запястье, пока они не пропадают из поля зрения камеры. Согласно заключению судебного медика, он убил её почти шестью часами позже, но, судя по тому, в каком виде нашли её тело, эти часы тянулись очень долго для маленькой девочки, которая никому не причинила вреда. Должно быть, показались бесконечностью.
