Кофе (из размолотых электрической кофемолкой гватемальских зерен высшего качества) гостям подавали в фарфоровом сервизе тончайшей работы, и порой Артамоновой казалось, что соседке важнее не угостить человека кофе, а похвастаться наличием красивой посуды. «Впрочем, это я, наверное, завидую», — со вздохом добавляла она, когда об этом заходила речь.
На стенах у соседей висели африканские маски, слоновьи бивни, тарелочки с изображением неведомых городов и фотографии членов семьи на фоне синего океана. Все в белом, за спиной — бескрайнее море с «барашками» и треугольниками парусов, и сразу ведь понятно — не «наше» море, не Крым, не Прибалтика. Уж больно мелок и золотист песок, и чист пляж, и улыбчивы люди, и причудливы очертания пальм, застенчиво склонившихся к земле.
Был и видеомагнитофон со стопкой кассет в придачу. На диснеевские мультфильмы и боевики о каратистах собирались всем подъездом, имелась в коллекции и одна особенная кассета, неподписанная, производства небольшой немецкой студии, — ее смотрели только взрослые и только после заката. А потом, здороваясь друг с другом у лифта, казалось бы, неуместно краснели и начинали пристально изучать собственные туфли вместо того, чтобы посмотреть собеседнику в лицо.
Иногда соседи предлагали Артамоновым что-нибудь купить. По дружбе. Шелковое платье для старшей дочери, пятнадцатилетней. Вожделенную пудру с золотой розой, духи, хорошее мыло. Игрушки для младшей, семилетней, девочки.
Вот и в тот бесконечный вечер, какие случаются в конце ноября, соседи позвонили Артамоновым и без лишних реверансов поинтересовались: есть ли у тех лишние пятнадцать рублей? Если есть — им стоит срочно зайти на кофе с конфетками, в противном случае мимо их носа проплывет настоящее чудо.
Артамоновы не были богаты настолько, чтобы назвать лишней сумму в пятнадцать рублей, однако соблазн увидеть чудо, пускай и проплывающее мимо, оказался сильнее жадности. К тому же, аргумент в виде кофе и конфет был весомым — ведь какие попало шоколадки в том доме не водились.
Хозяйка с видом будничным и даже слегка рассеянным выставляла на стол коробочку «Моцарта» — так, словно это был не деликатес, не рай в миниатюре, тающий на языке и тонким запахом марципана и молочного шоколада словно намекающий на то, что где-то за туманами существуют лучшие миры. А что-то обычное. Белый хлеб. «Наверное, выпендривается. Не может же ей и в самом деле не быть жаль кормить кого попало такими конфетами, — говорила Артамонова, а потом со вздохом добавляла обычную мантру: — Впрочем, я опять, видимо, завидую».
К соседям отправились всей семьей. Артамонов — в пиджаке с галстуком, жена его — в платье с ромашками, сшитом по выкройке из «Бурды» и с неумело подведенными губами, обе дочери — аккуратно причесанные и с надеждой в глазах.
Старшая, Аля, надеялась, что чудо за пятнадцать рублей — это джинсовая куртка с «орлом» на спине. Она, конечно, понимала, что такая вещь стоит под сотню, но все равно думала — ну мало ли что? Все равно если куртка есть, то она досталась соседям так, задаром. Что же наживаться на близких (нет, о духовной близости речи тут не шло, но все же расстояние между их дверями составляло не более трех метров, а это аргумент). Можно отдать обновку за символическую сумму — и людям приятно, и самим не обидно.
Младшая же, Варенька, надеялась на кукольный домик. Чтобы можно было, склонив голову, заглянуть в крошечное окно, а там — белые кроватки с резными спинками, и постельное белье «как настоящее», и крошечная посуда на столе. А в гостиной — камин с полиэтиленовым оранжевым пламенем, тканый ковер и книжечки в шкафу. И чтобы в каждой комнате свет включался. Варенька уже и не помнила, откуда она знала о существовании подобных домиков. Но это была ее заветная мечта, уже несколько лет.
Забегая вперед, скажем, что через десять лет, когда в Москве можно будет приобрести все, что угодно, были бы деньги, постаревшая до неузнаваемости Артамонова купит в «Детском мире» такой домик, трехэтажный, розовый, с камином, посудкой и книгами. Купит и поставит на Варенькину могилу. Разумеется, домик не простоит и половины дня. Как только удаляющаяся спина женщины скроется за горизонтом, его подхватят местные бомжи, отнесут на железнодорожную станцию, продадут по дешевке, чтобы купить пару бутылок водки и батон сырокопченой колбасы и устроить пир на весь мир, с привлечением золотозубой вокзальной жрицы по имени Танька, со звездами в глазах и красными кружевами на лифчике.
Но Артамоновой было все равно.
В тот вечер, в волнительном предвкушении, они пришли к соседям, прихватив бесхитростные вафли и домашнюю настойку на лимонных корочках. И вот после того, как бельгийский шоколад был съеден, чай — выпит, а новые фотографии из жизни дипломатической семьи продемонстрированы, хозяйка дома с загадочной улыбкой поставила на стол небольшую картонную коробку.
Младшая дочь Варенька, как загипнотизированная, потянулась к ней. Вся коробка была в пастельных выцветших медведях, наряженных в смешные платья в оборочках. Варя решила, что это прямой намек на то, что внутри — игрушки. И хотя спустя несколько минут выяснилось, что девочка оказалась в смелых своих предположениях права, хозяйка квартиры шлепнула ее по руке. Будто бы оскорбленно. И это было удивительно — для человека, который привык гордиться нарочито пренебрежительным отношениям к вещам.
Впрочем, она успела извиниться до того, как соседи обиделись. И объяснила: просто то, что лежит в коробке, бесценно. И тот парижский старик, который продал ей эту вещицу, так и сказал: она не имеет цены. Он продает за символическую сумму, просто потому что ему понравились глаза жены дипломата.
Надо сказать, глаза у нее и правда были необыкновенные, кошачьего разреза, зеленоватые, с желтизной.
Хозяйка сама осторожно открыла крышку — к тому моменту все собравшиеся были так заинтригованы, что даже, казалось, перестали дышать.
В коробке лежала кукла.
В первый момент Артамонова не смогла удержать разочарованный вздох. Столько пафоса, столько оговорок, ребенка вон даже по руке ударила, а речь-то о банальной игрушке! Но рассмотрев куклу как следует, даже она не смогла не признать: это было настоящее произведение искусства. Работал Мастер. Фарфоровое личико было таким печальным, а распахнутые стеклянные глаза — такими живыми, что куклу хотелось прижать к груди и прошептать в ее маленькое ушко, что все будет хорошо. Артамонова осторожно погладила пальцем русые кукольные волосы — они казались шелковыми, это было так непривычно. У советских кукол, даже самых дорогих, волосы были из жестких синтетических волокон, поблескивающих в электрическом свете. Артамоновой всегда казалось, что кукла — это дурная имитация человека, но сейчас перед ней словно лежало не что-то, созданное по образу и подобию, а улучшенный вариант, существо из волшебной сказки, хрупкий эльф.
