Пошел снег.
— Снег? — вслух произнес Билл. — Снег?
Что это должно означать? Вьюга в июле была бы знамением. В январе она ничего не значит.
Кроме одного — перекопанная сегодня земля надолго останется скрытой. Может быть, навсегда.
Он бросил лопату земли в яму, и она упала на покрывало Дэнни.
«Вот, Господи. Я начал. Я — Авраам. Я занес нож над самым близким мне существом, над единственным сыном. Пора Тебе остановить меня и сообщить, что я выдержал испытание».
Он бросил еще одну лопату, потом еще одну.
«Давай, Господи! Останови меня! Скажи, что я сделал достаточно! Умоляю Тебя!»
Он начал швырять грязь в яму так быстро, как только мог, оскользаясь на комьях мерзлой земли, пинками сбрасывая куски, трудясь как сумасшедший, всхлипывая, поскуливая горлом, как обезумевшее животное, не позволяя себе думать о том, что он делает, зная, что это лучшее и единственное, что он может сделать для маленького мальчика, которого любит, отпустив все тормоза, разрывая все связи с нормальной жизнью, с двухтысячелетней верой, отводя взор от ямы, хотя в ее черной жадной утробе уже ничего не было видно.
И вот яма засыпана полностью.
— Ты доволен? — выкрикнул Билл в полное летящих хлопьев небо. — Теперь можно его выкапывать?
В куче еще оставалась земля, и ему пришлось принудить себя наступить на яму, утаптывать ее ногами, утрамбовывать ее над Дэнни, а потом набросать еще сверху. И еще оставалась земля, и еще он насыпал сверху, а остальное разбросал вокруг.
И вот это было сделано. Он стоял весь в поту, на холоде от него шел пар, а вокруг танцевали крошечные снежинки, бесчувственные и прекрасные. Он боролся с безумным искушением раскопать яму и забросил лопату за стену, чтоб не поддаться ему.
Сделано. Все сделано.
Со стоном, вырвавшимся из самых глубин его существа, он упал на могилу и прижался ухом к безмолвной земле. Уже пятнадцать минут. По меньшей мере пятнадцать минут, как он закопал пустое тельце. Смертный приговор Биллу подписан, отныне никаких отсрочек и передышек. Он сделал немыслимое. Но муки Дэнни кончились. Вот что действительно важно.
— До свиданья, малыш, — сказал он, когда смог говорить. — Покойся с миром, ладно? Я уйду ненадолго, но вернусь навестить тебя при первой возможности.
Чувствуя себя совершенно потерянным и опустошенным, он встал на ноги, бросил один, последний, взгляд, потом влез на дуб и спрыгнул с другой стороны стены. Подобрал лопату, швырнул ее в фургон и поехал. А по Дороге начал сыпать проклятиями. Он вопил, что не верит в Бога, допустившего это, он проклинал медицину, бессильную против этого, он клялся отомстить Саре, или, вернее, женщине, присвоившей имя подлинной Сары. Но надо всем этим поднималась волна отвращения к самому себе, ко всему, чем он был, ко всему, что он сделал в жизни, особенно к тому, что он сделал сегодняшней ночью. Отвращение к самому себе — оно изливалось из него, клубилось, окутывало его, пока не заполнило всю машину, и он почувствовал, что вот-вот захлебнется в нем.
Каким-то образом ему удавалось управлять автомобилем. Раньше вечером он сходил в банк и закрыл счета. У него оказалась несколько сотен наличными, и все. Было бы больше, если бы он пристроил родительскую недвижимость, но у него не дошли руки завершить дело.
На несколько сотен далеко не уедешь, но это его не заботило. Собственно говоря, и душа не лежала к бегству. Он предпочел бы явиться в ближайший полицейский участок и покончить с этим. Но они захотят знать, где Дэнни. И будут допытываться, пока он не скажет. А когда он наконец расколется и расскажет, они выкопают тело Дэнни, и его примется кромсать следующая компания врачей.
Билл не может этого допустить. Цель нынешнего ночного кошмара — упокоить Дэнни, принести ему мир.
И представать перед судом за убийство Биллу не хочется. Слишком много народу, невинных людей пострадает от этого — священничество в целом, «Общество Иисуса» в частности. Это нечестно. Он всю ответственность взял на себя. Лучше исчезнуть. Если его не поймают, то и не узнают, что Дэнни мертв. Если он не попадет под суд и не будет мелькать каждый день в газетах, шум скоро уляжется. Люди забудут о нем и о том, что он сделал.
Один только Билл никогда не забудет.
Он подумал, не направиться ли к Ист-Ривер, закрыть дверцы фургона, открыть окна на пару дюймов и разогнаться с набережной. Кто знает, когда его найдут?
Но его могут найти слишком скоро. Его могут даже спасти. А тогда придется пройти через суд.
Нет, лучше всего двигаться дальше.
Так что он ехал и ехал, час за часом. Снегу мало-помалу набиралось, пока он пробирался через жилые кварталы Куинса, избегая района, где жили Ломы, избегая района, где находился Святой Франциск. Сейчас его уже ищет полиция, и два эти места, конечно, взяты под наблюдение.
Близился рассвет, он был уже где-то на западном рубеже графства Нассо, когда заметил, что горючее на исходе. Нашел открытую заправку и залил бензин на колонке самообслуживания. Выпил у стойки чашку кофе, прихватил намазанный маслом батон. Расплачиваясь за все с клерком, бросил взгляд на портативный телевизор за стойкой и чуть не уронил чашку. На экране было его лицо. Клерк обратил внимание на его реакцию и тоже посмотрел на экран.
— Ужас, правда — нельзя доверить ребенка священнику! — пропел он писклявым говорком уроженца восточных штатов. — Это значит, вообще никому нельзя доверять.
Билл напрягся, готовясь бежать, уверенный, что служащий заметил сходство. Но, должно быть, экран был слишком маленький, а Билл на снимке был чисто выбрит, неплохо упитан и на несколько лет моложе, так что клерк не провел никаких параллелей. Билл пожал плечами и отвернулся, уставившись в ценник на бензин и еду.
И тогда зазвонил телефон. Длинным звонком, который звенел и звенел. Клерк бросил сдачу в дрожащую руку Билла и посмотрел на аппарат.
— Что такое? — сказал он.
Билл тоже смотрел на телефон. Этот звонок! Он обернулся, обвел глазами пустое помещение, потом глянул в окна на заснеженные предрассветные улицы. Вокруг никого. Он вновь перевел взгляд на телефон, а служащий снял трубку.
Как это может быть?
Билл смутно расслышал знакомый испуганный голосок.
Услышал, как клерк переспрашивает:
— Что? Что ты сказал? Но я не твой отец, малыш. По слушай…
Никто не знает, что он здесь, никто не преследовал его — этого не может быть!
Если только… если только тот, кто звонит, обладает не только человеческими возможностями.
Но кто? Кто или что терзает его, издевается над ним, преследуя мольбой Дэнни о помощи?
