«Я тебе задолжала, Шайлер ван Ален. Теперь мы в расчете», — подумала Мими.
— Недурно, Форс.
Мими обернулась.
За воротами Кингсли и Левиафан застыли в безысходном положении. Демон держал копье у шеи Кингсли, а меч Кингсли смотрел точно в сердце демона. Мими видела, что ни один не мог уступить ни дюйма. Но если...
— Не двигайся, Форс, — медленно произнес Кингсли. Он повернул голову и взглянул на нее через железные прутья. — Не подходи.
— Почему? Что ты собираешься делать?! — Воскликнула Мими.
Но она уже все поняла. Она увидела белое сияние, что начало окружать Кингсли. Он призвал «сабвертио», формируя белую дыру смерти.
— Я собираюсь уничтожить этот путь, — сказал Кингсли. — Другого выхода нет.
— Не надо.
Мими покачала головой; глаза ее заблестели. Кингсли взглянул на нее с беспредельной добротой.
— Не плачь по мне, Азраил. Не трать слез понапрасну. Ты сделала свой выбор. А это мой выбор. Похоже, моя судьба — самопожертвование. Смешно, правда? Для такого-то эгоиста, как я... Они всегда звали меня слабаком... но, быть может, слабость — это разновидность силы.
Мими вжалась лицом в прутья, чтобы быть как можно ближе к нему.
Это непереносимо — он уйдет, так и не узнав, что она намеревалась сделать. Она же собиралась бросить Джека ради него. Она хотела презреть узы и пустить свою судьбу на ветер.
«Я не могу, — пыталась тогда сказать она. —Я не могу это сделать. Я иду с тобой».
— Кингсли, я...
Кингсли улыбнулся своей улыбкой Чеширского кота. И, не сказав более ни слова, привел в действие белую тьму, «сабвертио», заклинание, размыкающее то, что разомкнуть нельзя, и уничтожающее то, что нельзя уничтожить.
Раздался низкий рокот, все вокруг содрогнулось, словно при землетрясении, и железные ворота рассыпались, а тропа начала плавиться. Демон завизжал, но Кингсли лишь смотрел на Мими, не отрывая взгляда.
«Азраил...»
Они исчезли во вспышке. Тропа, ворота, демон и Серебряная кровь.
Кингсли ушел, навеки заключенный в ад.
Мими рухнула наземь как подкошенная, словно у нее разорвалось сердце.
ШАЙЛЕР
Она сделала это. Она вытащила себя и Джека из глома. Они были в соборе — лежали в нескольких футах друг от друга. Шайлер закашлялась, выплевывая черную ядовитую пыль. Она была покрыта копотью, словно трубочист. Это последствие того, что произошло в гломе, или результат воздействия того тумана, которым Серебряная кровь заполнила собор перед нападением?
— Джек... Джек... — прошептала Шайлер, подползая к нему.
Из раны в спине Джека текла кровь. Копье демона было извращено. Оно несло в себе черный огонь. Джек умирал. Вот он, кошмар, преследовавший ее долгие месяцы... Девушку захлестнуло отчаяние. Она теряла его. Шайлер перевернула Джека и подхватила на руки. Ее слезы падали ему на лицо. Он не слышал ее.
— Ему нужна церемония. Красная кровь, — произнес кто-то с другой стороны собора. — Она — яд для Кроатана, она отклоняет черный огонь. Нам нужно найти человека.
Мими Форс по-прежнему была в своем свадебном платье, но, как и Шайлер, с ног до головы в саже; лицо ее испещряли ссадины, а глаза покраснели. Она медленно подошла к Шайлер.
— Я знаю, это сработает. Кингсли мне сказал, — произнесла Мими и вышла из церкви искать человека, который мог бы спасти ее брата.
Но времени не было. Не было времени даже применить Зов. И тут Шайлер поняла...
— Я — человек, — сказала она. — Я — полукровка.
Она наполовину вампир, а наполовину — слабая смертная, но наполненная энергией жизни, той самой жизни, в которой так отчаянно нуждаются вампиры для поддержания жизни собственной. И эта ее половина должна была спасти ее любовь.
— Джек, послушай, — прошептала девушка, склонившись над ним. — Послушай, тебе нужно попить... Тебе нужно попить моей крови.
Джек медленно поднял веки и взглянул ей в глаза.
— Ты уверена? — Прошептал он.
— Да. Так надо. Это единственный выход.
Шайлер знала, что Мими не лгала. И в этом был определенный смысл — в том, что нечто столь слабое может принести жизнь. Потому что именно это и делает кровь. Она несет жизнь.
— Но я не могу вредить тебе, — тяжело дыша, произнес Джек. — Риск слишком велик. Извращение... Я могу почувствовать искушение...
Кодекс запрещал пить кровь собрата-вампира. Именно так Серебряная кровь поступала со своими жертвами. Если Джек потеряет контроль над собой, они оба обречены.
— Я тебе верю, — отозвалась Шайлер и наклонилась, а Джек приподнялся и обхватил рукой ее плечи.
— Я не хочу причинять тебе вред, — прошептал он.
Его клыки были белыми и острыми, тонкими и опасными, словно бритва.
— Пожалуйста, Джек, — попросила Шайлер и закрыла глаза. — Поскорее!
В ответ Джек погрузил клыки в основание ее шеи, и от этого вторжения Шайлер прикусила губу. Она не ожидала, что будет настолько больно. Неужто именно это и чувствуют люди? Вот это вызывающее дурноту чувство инаковости, сладкого облегчения и острой боли, возникающее, когда вампир высасывает из них жизненную силу? Джек никогда в жизни не казался ей ближе, чем сейчас. Он как будто соприкасался с ней всецело, как будто сами их души сливались вместе со слиянием крови, как будто он открывал все ее тайны, как будто он познавал ее до последнего предела, вкушал и наслаждался...
Шайлер впала в экстаз.
Темно, и прекрасно, и драгоценно... и сладко... так сладко... так сладко...
БЛИСС
Посетитель вернулся. Он истерично вопил, как сумасшедший, выкрикивал приказы, которых она не понимала. Блисс плохо осознавала происходящее. Демон вышиб ее прочь, когда она пыталась помочь Шайлер, и теперь у нее раскалывалась голова.
«ОЧНИСЬ, ДИТЯ! ИДИ! ВОТ ТВОЙ ШАНС!!!»
Чего он хочет? Что происходит? Блисс огляделась по сторонам. Шайлер сидела посреди прохода, держа Джека на руках, — картина, подобная Пьете.
Блисс, спотыкаясь, двинулась вперед. Она так и продолжала сжимать в руках букет. Что это Шайлер делает рядом с Джеком Форсом? Он же вроде как должен быть связан узами. Но нет, Шайлер никогда не следовала правилам. Вампирский кодекс ее не касается. Как там ее назвал Посетитель? Эгоистичная. Ничем не примечательная. Вероломная подруга.
Блисс чувствовала себя брошенной и одинокой. Может, Посетитель и прав. Может, он и вправду единственный, кому она действительно может доверять. Мать даже не потрудилась подождать ее, повидаться с ней, поговорить с дочерью, которая так отчаянно в ней нуждалась. Что же касается Дилана — может, он тоже вероломен. Действительно ли он исчез? Действительно ли его к ней не пускают? Раньше он прорывался — что же его удерживает теперь?
