А на озере и в самом деле странные вещи творятся. Вот еще этот татарин заезжий потонул. Кстати, тип с виду скользкий, даже опасный, такой добровольно с жизнью ни за что не расстанется, зубами будет цепляться до последнего. А он раз – и в озеро сиганул, а в озере, как специально, уже и сеть приготовлена, чтобы его покрепче спеленать. Спрашивается, откуда сеть? Когда юродивого из воды доставали, вроде никакой сети не было. И звук этот странный: гул не гул, не то дрожание, не то подвывание. Ясно одно – источник на дне озера. И вот назревает резонный вопрос: что или кто этот звук издает. В озерного змея верится с трудом, не на тех сказках он, видать, воспитывался, не проникся уважением к местному фольклору. А остальные, похоже, прониклись. Видно, что боятся, во что-то такое необычное верят, но не уезжают – вот ведь что интересно! Ну понятно, следователь не велел поместье покидать. Так ведь, если по-настоящему страшно, на запреты можно и наплевать, сослаться на то, что в Полозовых воротах нынче небезопасно, люди мрут, как мухи, и свалить от греха подальше. А они сидят, значит, у каждого из них какой-то свой интерес имеется. Только одна внучка за шкуру свою испугалась по-настоящему, раз вещички упаковала. Упаковать-то упаковала, да что-то недалеко уехала, хотя по лицу видно было, что уехать ей ой как хочется. Лицо у нее красивое, и вся она такая, точеная, с ножками длинными, ровненькими, как у балеринки. В общем, красивая девчонка и, кажется, ровным счетом ничего не понимает в том, что тут творится. Потому что дура. Все бабы дуры. Ну или почти все...
Ему повезло! Вот что называется, свезло так свезло! На пустом месте обломилось такое счастье, что в руках не унести. Нет, клад он не нашел, зато нашел другое, может, даже поважнее клада.
Идея порыться в девчонкиных вещах была стихийной, здравым смыслом необъяснимой, но он привык доверять инстинкту. Не подводил его инстинкт ни разу. И на сей раз не подвел. Крест был старинный, золотой, с камнями драгоценными. Откуда, спрашивается, у девчонки такая вот необычная вещица? Где взяла? Ладно, где взяла, он потом как-нибудь выяснит, а крест себе заберет, так сказать, на память...
Но и крест – это еще не главная находка. В жестяной коробочке из-под печенья два дневника: один старый-престарый, пожелтевший, еще, кажется, гусиным пером писанный, с ятями и прочей древней хренотенью, а второй поновее, гораздо новее, в дорогом кожаном переплете, с белыми твердыми листочками и аккуратным каллиграфическим почерком. Неужто старика?
Он начал со старого дневника, потому что начинать всегда нужно с начала, а не с конца. Начал и не пожалел...
* * *
...Яшка, паскуда, нажрался квашеной капусты и заболел животом. Яшку нужно будет обязательно выпороть, чтобы следующий раз неповадно было капусту из хозяйского подвала таскать и хозяину препоны чинить своим пузом ненасытным. Теперь придется самому вожжи в руки брать, потому как никому, кроме Яшки-супостата, он в таком важном деле довериться не может.
Эх, это теперь он уважаемый человек, государев приспешник и хозяин всех здешних земель, граф Петр Игнатович Бежицкий, а когда-то, еще до того как батя на охоту за утками пошел да на болоте потонул, был он всего-навсего Петькой-огольцом и мог позволить себе любую блажь. Когда темной ночью, да на лихом скакуне, да с молодецким посвистом по хлипкой гати, не разбирая дороги. Когда любая крестьянская девка твоя по праву, и никто тебе слова поперек не скажет, потому как норовом лют и на расправу скор. Вот были времена-то...
А сейчас что от прежней удали осталось? А почитай ничего и не осталось! Скучно стало жить, потому как граф, уважаемый человек и государев приспешник. Вот и приходится тепереча все делать с оглядкой, доверять только самым проверенным, таким, как Яшка. Да и Яшке доверять уже боязно, слишком много знает, слишком крепко его, господина своего, за кадык держит. Специально-то, может, и не проболтается, а вот ежели на дыбе окажется, так не сдюжит. Точно, не сдюжит. Надо будет от Якова избавляться, да побыстрее. Вот решится полюбовно вопрос с Венькой Кутасовым, бесом болотным, и нужно Яшку-то вслед за Настасьей отправлять...
От мыслей о Настасье привычно заломило виски. Вот ведь негодница что удумала! Поперек отцовой воли пошла, не побоялась! А оно ведь уже все решено было, все просчитано до последней копеечки. У графа Егоршина сын хоть ни умом, ни рожей не вышел, зато единственный наследник, любимая кровиночка. Согласилась бы за него замуж пойти, жила бы сейчас королевной! Да и он бы выгоду знатную поимел от такого-то родства. Егоршины – род старинный, богатый, к царю-батюшке уж точно ближе, чем они, Бежицкие. Если бы эта вертихвостка тогда не взбрыкнула, не пришлось бы ему сейчас перед лихим человеком Венькой Кутасовым шапку ломать, точно он не граф, а лапотник какой.
Настасья с малолетства была норовистой. Уж сколько он ее лупил, сколько розг на ее спине пообломал, а не получилось из девки ничего путного вырастить. Как услышала про егоршинского сына, так прямо ему, отцу родному, в лоб и заявила, что не желает замуж за всяких юродивых выходить! Уж лучше в монастырь!
Да только не тот он, граф Бежицкий, человек, чтобы у бабы дозволения спрашивать. Скрутил Яшка по его приказу Настену, забросил в возок. Может, оно и не шибко красиво получается, что невеста с отцовой волей несогласная, да только Егоршиным без разницы, согласная или не согласная, и поп уже все для венчания подготовил. Осталось только Настену до церкви довезти...
Это все Яшка сплоховал, пожалел, подлец, хозяйскую дочку, руки скрутил, а ноги не стал. Вот она посреди дороги из возка-то и сиганула... прямо в топь. Барахтается в жиже болотной, воды ледяной нахлебалась, а все одно кричит: «Не пойду замуж за дурочка Егоршина, лучше тут, в болоте, сгину!»
Что на него тогда нашло?! Может, черт попутал, а может, устал от дочкиных выкрутасов, только когда Яшка березку топориком рубанул, да Настасье сунул, он березку ту из Яшкиных лап выбил. Хочет помирать – пусть помирает! Не ведает, дуреха, что за смерть себе выбрала. Или, может, думает, что он с ней цацкаться станет, пожалеет, из болота вытащит, облобызает да обратно в поместье отвезет? Зря думает, потому как могла бы уже за семнадцать своих годков понять, что за человек такой – ее батюшка.
Поняла, как водица болотная в глотку полилась, проситься стала: «Папенька, прости, родненький, я тепереча послушною буду!» Да только поздно! Он от своего слова не отступится! Так и стоял, на самом краю гати, смотрел, как дочка тонет, и Яшку спасать не пущал.
