— Он был ужасным человеком. Это из-за него я не могу спать. Он снова принялся за старое.
— Миссис Рот, прошу вас, не плачьте. Простите, что я расстроила вас. Мне просто необходимо поговорить с кем-нибудь, кто знал Лилиан при жизни.
Трескучий голос пробормотал несколько слов, перемежавшихся вздохами:
— Я до сих пор его слышу. Я говорила об этом портье.
Эйприл силилась понять, о чем толкует старуха.
— Миссис Рот, не расстраивайтесь. Вы такая грустная — как моя бабушка. И все из-за него.
— Да, дорогая. С вами будет то же самое. Вы ведь мне верите?
— Да, верю. Конечно верю. Иногда нужно просто выговориться. Мне кажется, миссис Рот, вам необходим друг.
Где-то в глубине квартиры размеренный ход часов порождал стальное эхо, которое волнами печального прибоя расходилось по пустынным комнатам. Однако Эйприл так и не увидела хронометра и, кажется, даже не приблизилась к источнику далекого тиканья. Было трудно поверить, что внутри Баррингтон-хаус могут существовать подобные жилища: ободранные и выцветшие от пола до потолка, полные запущенных комнат.
Сиделка, миниатюрная филиппинка Айми, проворно семенила впереди, а Эйприл, словно в тумане, брела через длинный коридор квартиры миссис Рот, тяжело ступая по вытертому ковру. Наверное, когда-то он был голубым, но теперь превратился в серое рядно.
С той стороны, где стояли вешалка и телефонный столик, располагалась маленькая кухня, оснащенная древней эмалированной плитой и холодильником. Вид у помещения был такой, будто им не пользовались годами.
Эйприл мельком заглянула в гостиную. Ее быстрому взгляду предстал изысканный беспорядок. Серебристый передвижной столик для бутылок стоял, позабытый, нагруженный графинами, ведерком для льда, щипцами и полупустыми бутылками с алкоголем. Престарелая громоздкая мебель печально жалась по углам. В комнате стоял полумрак из-за тяжелых портьер, подхваченных толстыми золотыми косицами. И все это венчала величественная люстра, подвешенная, словно гигантский ледяной кристалл, над столом красного дерева.
Тусклый свет обливал эти некогда блестящие, но теперь покрытые толстым слоем пыли предметы. Их будто сковала служа от глухого разочарования, от отсутствия тех, кто некогда оживлял пространство. На Эйприл напала тоска. Как подобная неподвижность может существовать среди шумной круговерти, царящей снаружи, с ее нескончаемым потоком машин и толпами людей, уродливыми и трагичными зданиями, летящим по ветру мусором, нищими — среди той навязчивой энергетики, которая одновременно опустошает тебя и придает сил? Пропыленное, однако непотревоженное и зловеще молчаливое, это место было еще одним реликтом эпохи элегантных дам в длинных платьях и кавалеров в парадных пиджаках.
И здесь на стенах не было ничего. Ни картин, ни зеркал — даже ни единой акварельки. Ничего.
За открытой дверью рядом с ванной комнатой находилась маленькая спальня с неприбранной кроватью. Комната фрейлины рядом с королевской опочивальней. Перед последней они и остановились. Сиделка замешкалась у закрытой двери и опустела темные глаза — она так устала, что даже не пыталась выдавить ободряющую улыбку. За старинной дверью громыхал телевизор. Айми постучала так громко, что Эйприл вздрогнула.
Когда изнутри ответил пронзительный старческий голос, она вошла в комнату хозяйки.
Эйприл решила, что это иссохшее существо продумывало позу и специально готовилось к ее приходу. Маленькая, словно ребенок, миссис Рот сидела на кровати прямо, положив поверх одеяла пятнистые руки, тонкие, как палочки, с несоразмерно большими кистями и шершавыми запястьями. Старуха была облачена в ночную рубашку из голубого шелка, отделанную белыми кружевами, — наряд только подчеркивал безобразие дряхлого тела, заключенного внутри. Старательно уложенные, хотя и в гротескном старомодном стиле, волосы блестели так, будто их только что причесали. Они были подняты наверх и завернуты в идеальный конус, смахивавший на шляпу епископа, однако сооружение светилось насквозь. Провалившиеся губы над тяжелым, выпирающим, словно у маленькой собачонки, подбородком сияли ярко-розовой помадой. Маленькие глазки, полные недоверия, следили за движениями Эйприл.
Присаживайтесь, — приказал голос, а тяжелый взгляд упал на два стула в изножье кровати, поставленные по бокам от телевизора.
Слабо улыбнувшись, Эйприл сняла с плеча рюкзак и приготовилась сесть.
— Здравствуйте, миссис Рот. С вашей стороны так любезно принять меня. Я…
— Не туда! — прогавкала старуха. — На другой стул.
— Простите. Я только хотела сказать…
— Ничего страшного. Снимайте пальто, дорогая. Разве можно женщине оставаться в помещении в верхней одежде?
По обе стороны широченной кровати, на которой возвышалась в самом центре маленькая фигурка, подпертая большими белыми подушками, располагались два небольших комода, заставленных фотографиями. Все черно-белые лица смотрели в изножье кровати, где теперь сидела Эйприл, неловко ерзая на жестком стуле. Его высокая спинка закрывала от нее значительную часть комнаты, оставляя только тоннель, из которого на нее взирала старуха.
Аудиенция в самом деле была ей дарована. Только вот какого рода аудиенция? Манера общения миссис Рот едва ли предполагала разумную беседу — единственную цель Эйприл. Но хитрая старая птичка полностью взяла под свой контроль и ситуацию, и посетительницу, сразу же внушая неловкость и сводя возможность беседы к нулю гримасой вечного недовольства. И кто стал бы ей возражать, будь то гость или лишенная права голоса наемная прислуга вроде портье снизу? Даже болтающий без умолку, бестактный Петр и тот содрогался при имени миссис Рот. На маленьком личике Айми тоже отражались страх и отвращение. Сиделка не вошла в спальню — по-видимому, какие-то правила запрещали ей. Но она ждала, застыв в дверном проеме.
Однако, как внушил Эйприл Майлз, миссис Рот принадлежит к маленькой группе пока еще живых людей, способных подтвердить существование мифических полотен Хессена. Эйприл пришла сюда и ради Майлза тоже. Но самое главное, миссис Рот была знакома с Лилиан. А последние очевидные свидетельства жизни бабушки постепенно исчезали.
Миссис Рот, по крайней мере, сохранила ясность мышления, в отличие от Алисы из общества «Друзей Феликса Хессена», а под броней неприветливости все равно кроется легкоуязвимая старая женщина.
— Я не хочу о нем говорить, — произнесла она, будто прочитав мысли Эйприл.
— Простите, что?
— Вы понимаете, кого я имею в виду. Нечего со мной играть, я не дурочка. Это вы непроходимо глупы, если считаете меня дурой!
