Тварь нависла, точно хирург. Её открытый мозг напрягся, увеличился в размерах, принялся пульсировать. Элачи сквозь слёзы отчётливо видел проступившие на тёмной плоти артерии. Уцелевшая половинка носа жадно втянула ночной воздух Калифорнии. Из глотки донёсся прерывистый хрип.
Элачи зажмурился, однако это ему только показалось.
Тварь протянула уродливую клешню. Расправила когти. Коснулась живота Элачи чуть выше пупка. За пеленой сводящего с ума страха, Элачи даже не почувствовал прикосновения. Он силился откашляться, но ничего не получалось, а дышать было просто нечем — страх заполнил грудную клетку, закупорил бронхи, не желая убираться прочь.
Хрустнуло стекло. Элачи последним усилием воли заставил собственное сознание вернуться к реальности. Зря, лучше бы он этого не делал.
Тварь и впрямь, как заправский хирург, вспорола грудь Элачи в районе солнечного сплетения. Склонилась ниже. Погрузила клешню во внутренности, принялась рыться под звучные шлепки разрываемых органов.
Элачи кричал во всё горло… но, одновременно, не производил ни звука. Вопило лишь пропитанное ужасом сознание, а всё остальное было скованно страхом. Страхом что сегодня оказался вполне материальным. Однако боли не было.
Внезапно страх отступил — осталось лишь невосполнимое чувство утраты, от понимания того, что его сейчас просто так лишат жизни. Жизни, в которой, по существу, ничего и не было. Работа, друзья, любимая женщина, дети. Что ещё?.. Понимание того, что всё рано или поздно закончится. Обретение смерти.
«Да ведь мы же смертники! Знаем, что умрём, но продолжаем ничего не предпринимать, пребывая в каком-то эфемерном забвении. Так баран движется на бойню: стоит на конвейере, безропотно приближаясь всё ближе и ближе к электроду. Потом он падает, так и не успев понять, что именно с ним произошло… А мы успеваем хоть что-то понять? Лёжа на смертном одре, пожираемые изнутри очередной неизлечимой хворью, как я сейчас… Да, в такие моменты есть время на то, чтобы поразмыслить, как всё было, к чему привело и чем именно закончится. Только вот что даст ответ на все эти глупые вопросы, когда всё уже решено? Отчаяние? Смирение? Обретение чего-то свыше? А может быть просто жалость? Глупо. Как же глупо устроен наш мир. При жизни поклоняться свету, а когда всё уже кончено, напротив, целенаправленно двигаться вспять. Так что всеми нами движет? Это уж точно не страх. Последний способен пригвоздить к месту, для того… Господи! Так мы ещё и ничего не решаем! Решают они, твари! Это под их покровительством мы живём, думая, что сами вершим собственные судьбы! А всё иначе. Совершенно иначе, потому что мы то и дело воротимся от света, даже когда пришёл час уходить. Мы пешки, существующие с той лишь целью, чтобы протаптывать новые пути. Пути, по которым потом зло придёт за нами. Оно будет наградой за проявленное усердие. Но в чём же смысл? Что без нас никак, какими бы убогими мы ни были? Бред. Звёздам плевать на человечество! А вот тьма… Тьма действительно может вынашивать свой собственный план относительно всех нас».
Элачи всё же почувствовал внутри себя ледяную клешню. Она рылась во внутренностях, словно в попытке что-то отыскать.
«Сердце. Оно ищет моё сердце! Только непонятно, отчего я до сих пор жив. Как это вообще возможно?!»
Внезапно клешня замерла. Тварь повернула половинку головы к Элачи и злобно зашипела.
Элачи почувствовал, как внутри него что-то лопнуло и…
Запищало!!!
Тварь напряглась. Принялась медленно извлекать клешню из груди Элачи.
«Да что же это такое?! Очередной эпизод саги про «Чужих»? Бред. Так не бывает! Монстров не бывает! По крайней мере, их не может быть на Земле! Разве что русские и впрямь заигрались с опытами… или швейцарцы… Стоп!» — Элачи понял, что вернулся к тому, с чего начался весь этот кошмар.
Тварь замерла. Помедлила и резко выдернула клешню. В её когтях извивался сгусток мышц, тканей и крови.
Элачи вскрикнул во весь голос и… проснулся.
За окном шумел ветер. Москитная сетка раскачивалась из стороны в сторону. Волнами струился зеленоватый серпантин. Тени молча сидели по углам. Калифорнийский воздух был сильно наэлектризован — по всему, приближалась гроза.
Элачи выдохнул. Резко сел, игнорируя боль в груди: ничего страшного, просто пересохло в горле, — нужно впредь поменьше спать на спине. Дотронулся трясущимися пальцами до грудной клетки. Скользнул ниже, ниже, ниже… Влажная простыня сковывала движения; Элачи, не церемонясь, откинул её прочь. Принялся ощупывать тело, дюйм за дюймом, фрагмент, за фрагментом, в надежде отыскать хоть что-нибудь. Тщетно.
Постепенно сердце замедлилось. Появились первые осознанные мысли, а с ними, понимание того, что кошмар так никуда и не делся. Он был реален, как бы глупо это не прозвучало, и, более того, он повторялся каждую ночь, обрываясь на одном и том же эпизоде: в момент извлечения из груди извивающегося монстра.
Элачи содрогнулся. Вновь ощупал грудь, изучая каждый выступ, каждую ямочку.
«Странно, но когда стараешься сосредоточиться на собственном теле, повсюду начинают мерещиться сплошные аномалии, — Элачи припомнил, как в детстве прыгнул с трамплина в речку на мелководье. Голова потом с месяц казалась квадратной на ощупь, хотя ничего такого рентген не показал — даже шишки не было! — Да уж… вот, оно, самовнушение».
Элачи откинулся на подушку. Глянул на квадрат окна, за которым изредка набухали всполохи зарниц. Затем уставился в потолок.
— Что же это такое? Так ведь не должно быть. Да даже если всё взаправду, тогда как тварь прошла сквозь грань стекла? Ведь до того, как начать хирургический эксперимент, она была по ту сторону. По крайней мере, я был в этом полностью уверен, — Элачи помассировал виски. — Разве что, перед этим кто-то неосторожный осознанно не пожелал взглянуть на запретное… Он выдвинул крышку коробка, испугался взглянувшей на него бездны и поскорее убежал прочь, обронив коробок там, где стоял. Ведь так случается… в особенности с глупыми детьми, — Элачи вспомнил, как в детстве поймал громадного паука — конечно, не чёрную вдову, но всё же, — посадил гада в банку с отвинчивающейся крышкой и взял с собой в школу. На первом же уроке тварь сбежала. — Потому что было чересчур много любопытных. А в современном мире последних — хоть отбавляй.
Элачи вновь приподнялся. Принялся шарить в темноте руками, в поисках стакана с водой. Безрезультатно. Тогда он сел на кровати, спустил ноги на пол, принялся так же безуспешно искать шлёпанцы.
«Чёрт возьми, я ведь знаю, где они: глубоко в подкроватной черноте, так что даже рукой не дотянуться! — Это была его слабость или просто дурная привычка: задевать шлёпанцы пальцами ног перед отбоем. — Ох, и воздалось мне за это от сержанта во время прохождения службы, а привычка так никуда и не делась, хоть ты тресни!»
