Дядя Эл бросил выразительный взгляд в сторону бассейна, откуда по-прежнему доносился веселый шум.
— Спасибо! — Наконец-то Марти вновь обрел способность говорить. — Огромное спасибо, дядя Эл!
— Только не говори никому, где ты раздобыл их, — ответил тот. — Надеюсь, намек понятен?
— Конечно, конечно, — пролепетал Марти, даже не подозревавший, что такое намек и каким образом он связан с фейерверками, — Но ты уверен, дядя Эл, что они не нужны тебе самому?
— Если они мне понадобятся, я смогу достать еще, — отозвался дядя Эл. — Я знаю одного человека в Бриджтоне, который сумеет найти их для меня, прежде чем наступит вечер. — Он положил ладонь на голову племянника. — Начни свой праздник, когда все уже улягутся спать, и не взрывай сегодня те, которые погромче, иначе ты разбудишь родителей. И, ради Бога, будь осторожен, иначе тебе оторвет руку, а моя старшая сестра никогда не простит мне этого.
Рассмеявшись, дядя Эл быстро забрался в машину и завел двигатель. Отсалютовав Марти поднятой рукой, он исчез, не слушая слова благодарности, которые мальчик пытался выдавить из себя. С минуту Марти глядел вслед растаявшему вдали автомобилю, судорожно глотая комок в горле, чтобы не расплакаться, потом засунул пакет с фейерверками под рубашку, и покатил на своем жужжащем кресле к дому. Въехав в него, он тут же направился в свою комнату и там стал с нетерпением ждать, когда же, наконец, наступит ночь и все улягутся спать.
Вечером он первый забирается в постель. К нему приходит мать, чтобы поцеловать и пожелать спокойной ночи. (И то, и другое она делает нарочито небрежно, старательно отводя глаза от укрытых простыней ног Марти, похожих на две тростинки). Удивленная тем, что ее сын лег спать в столь раннее время, она спрашивает:
— С тобой все в порядке, Марти?
— Да, мама.
Она медлит, точно хочет сказать что-то еще, однако, передумав, качает головой и уходит.
Следом за ней в комнате оказывается его сестра Кэт. Она не целует его, а просто наклоняет голову к шее Марти, так что тот чувствует запах хлора от ее волос, и шепчет:
— Видишь? И ты не всегда получаешь то, чего тебе хочется, хоть ты и калека.
— Ты удивилась бы, узнав, что я получил на этот раз, — совсем тихо отвечает Марти. Кэт смотрит на него с подозрением, но покидает комнату, так ничего и не поняв.
Отец появляется последним и садится на край кровати.
— Все нормально, дружище? — произносит он своим обычным рокочущим голосом Старшего Товарища. — Что-то ты рано лег спать сегодня. Действительно рано.
— Я просто немного устал, папа.
— Ну, ладно. — Герман Кослоу шлепает огромной ладонью по ссохшемуся бедру Марти и, невольно вздрогнув, торопливо поднимается на ноги, — Извини, что так получилось с фейерверком. Но ничего, подожди до следующего года! Ей-ей! Тити-мити!
Марти незаметно и таинственно улыбается.
Он ждет, когда в доме все улягутся. Однако ему приходится ждать довольно долго. Судя по звукам, доносящимся из гостиной, по телевизору показывают одну за другой занудные юмористические программы, что подтверждается и взрывами визгливого смеха Кэти. Из дедушкиной спальни долетает шум спускаемой в туалете воды. Мать без конца болтает по телефону, поздравляя кого-то с праздником, сетует на то, что запретили фейерверк, хотя добавляет при этом, что в данных обстоятельствах каждому должно быть ясно, почему такая мера являлась необходимой. Да, продолжает она, Марти был ужасно разочарован, но что поделаешь. В самом конце разговора она смеется, и в ее смехе мальчик не слышит привычной резкости. Впрочем, она редко смеется в его присутствии.
Стрелки на стенных часах отсчитывают время: половина восьмого, восемь, девять. Марти то и дело нащупывает пальцами под подушкой заветный целлофановый сверток. Около половины десятого, когда луна уже так высоко поднимается в небе, что свет проникает в комнату Марти и заливает ее серебристым сиянием, в доме наконец-то начинают укладываться спать.
Щелкает выключатель телевизора, и Кэти отправляется в постель, возмущенно доказывая, что всем ее друзьям летом разрешают засиживаться допоздна. Она уходит, а все остальные еще некоторое время продолжают беседовать о чем-то; о чем именно — Марти не может сказать, поскольку до него долетает только бессвязное бормотание. И…
… и, по всей видимости, он засыпает, так как когда его рука в следующий раз прикасается к чудесному пакету с фейерверками, он вдруг замечает, что в доме царит мертвая тишина, а свет луны стал настолько ярким, что на полу и стенах появились тени. Марти вытаскивает из-под подушки сверток и коробок спичек, которым запасся заранее. Оправив на себе пижаму, он засовывает под нее и то, и другое, готовясь вылезти из кровати.
Это нелегкая операция для Марти, хотя она вовсе не вызывает у него болезненных ощущений, как иногда склонны считать окружающие. Его ноги совершенно лишены чувствительности, а значит, и не могут болеть. Ухватившись за спинку кровати, он садится и по очереди переносит обе ноги через край. Это он делает с помощью одной руки, в то время как другая крепко сжимает поручень, начинающийся у изголовья кровати и тянущийся вдоль стен комнаты. Однажды Марти уже пытался свесить ноги вниз обеими руками сразу. В результате он перекувыркнулся головой вниз через поручень и беспомощно растянулся на полу. На страшный грохот сбежалась вся семья. — Ты — тупоголовый клоун! — яростно прошептала Кэт Марти на ухо, после того как ему помогли забраться в кресло. Он был немного потрясен, но дико хохотал, несмотря на шишку на виске и рассеченную губу. — Ты хотел убить себя? А? — Сказав это, Кэти выбежала из комнаты со слезами на глазах.
Усевшись на край постели, он тщательно вытирает руки о пижаму, чтобы быть уверенным, что они не соскользнут с поручня. Цепляясь за него, Марти, переставляя руки крест-накрест, добирается до своего кресла. Его бесполезные ножки — столько лишнего, мертвого веса! — волочатся по полу. Теперь луна светит прямо на него, и он видит на полу свою отчетливую, резко очерченную тень.
Кресло стоит на тормозах, и Марти запрыгивает в него уверенно и легко. На несколько секунд он замирает, затаив дыхание, прислушиваясь к тишине в доме. Не взрывай сегодня те, которые погромче, сказал ему дядя Эл, и сейчас Марти сознает, насколько тот был прав. Он отпразднует Четвертое Июля в одиночку, и никто не узнает об этом. По крайней мере до завтрашнего утра, когда они обнаружат почерневшие гильзы от его фейерверков на веранде, а тогда уже будет поздно. Из них полетят снопы разноцветных искр, как из пасти дракона, говорил дядя Эл. Впрочем, Марти полагает, что не случится ничего страшного, если на этот раз дракон будет извергать свое пламя молча.
