Сам Вейль утверждал, что рекламная индустрия потеряла контроль над своим детищем. Рекламы образовали свою собственную, независимую биосферу.
И с каждым днём они всё лучше приспосабливались.
Новые, самосовершенствующиеся виды возникали каждый день: документоклама, валютоклама, эротоклама… Вечная ночь, исполненная снующих чудовищ, — и Вейль знал, что он был законной добычей даже слабейшего из этих хищников…
* * *
Раздался звонок в дверь. Как обычно, в 6 часов вечера.
С тех пор как Вейль подцепил аллергию, он невзлюбил отпирать дверь. С тех пор как он заблокировался в своей квартире, словно в бункере, и продезинфицировал её от самых микроскопических частичек маркетинга, он терпеть не мог открывать её обратно в мир, пропитанный рекламой всех родов — кишащий объявлениями во всех мыслимых и немыслимых средствах информации…
Но он таки отворил дверь. На эту гостью он мог положиться: она покорно соблюдала все его разнообразные меры антирекламной предосторожности, хотя бы только из желания сделать ему приятное. Она была человек скрупулёзный, с чёткими понятиями о гигиене. Врач, как-никак.
Хотя пришла она по вызову вовсе не к нему.
Доктор Юта Кребс пришла к компьютеру Вейля, который тоже недужил уже несколько недель. Это был млекопитающий процессор — двухметровый европеоидный куботел свисал с потолка ванной Вейля на переплетениях кишковатых желез. Жиропроводники вели к двум дыркам, помеченным татуировками: ВХОД и ВЫХОД. Идущий из дырки ВЫХОД проводник, из которого сочилась горчичного цвета жижа, оканчивался в сливном отверстии на полу. В дырку ВХОД была воткнута особая питательная трубка, и её закраина обросла слежавшейся коркой.
Вейль любил работать с живым компьютером за ту естественность, которую, по его ощущению, тот придавал его работе (не столько сочинительство, сколько выращивание и селекция новых пород рекламного скота), — но и сам понимал, что порой был слишком брезглив, чтобы обеспечить тому положенный уход и заботу…
Кребс пришла в ужас.
— Посмотрите, до чего вы довели устройство! — вскричала она. — Демиелинизированный, обезвоженный… Вы хоть купали его сегодня, мистер Вейль?
— Я был занят другими делами, — ответил он, разглядывая свои многочисленные кожные казни египетские в ванном зеркале. — И называйте меня просто Ной.
— А сюда посмотрите, — продолжала Кребс, — вот вокруг этих сфинктеров ввода данных: воспаление, отёк, шелушение и кожные высыпания. Как будто его держали на солнце.
Вейль повернулся и тут только в первый раз заметил шелушащееся покраснение на здоровой, кровь с молоком, коже куботела.
— А ведь и правда, похоже на солнечный ожог, — сказал он.
— Или на аллергию, — подзудила его Кребс. За всю свою практику она не раз встречалась со случаями нелепейшей чувствительности (у одного пациента так вообще была аллергия на антиаллергенные препараты), а вот в аллергию Вейля она нисколечко не верила. По её утверждению, недуг его носил психосоматический характер: приступы угрызений совести — что среди рекламщиков такое же профессиональное заболевание, как, скажем, кессонная болезнь у водолазов или у машинисток писчий спазм — брали над ним верх и выражались посредством реакции тканей.
Не аллергия — как она однажды выразилась, — а аллегория.
Но Вейль не клюнул на наживку. Весь в себе, он с нездоровым вниманием рассматривал кожу компьютера.
— Мистер Вейль, а вам не пора бы вернуться на работу? — мягко сказала Кребс. Она и сама работала по контракту на Ворд Смит, обеспечивала уход за био-ИТ фирмы. — Они там в агентстве по вас скучают. Все были в таком восторге от вашей дерматитной рекламы. — Она имела в виду одну из самых его дерзких рекламных кампаний — патоген, который вызывал на теле потребителей сыпь в виде рекламы одного фирменного лосьона, который один только и мог её вылечить.
— Да, но…
— А эти ваши блиц-рекламы: разумные маркетинговые лучи, безжалостные, раскалённые добела — экспонентные «умные рекламы», с изумительной точностью выявляющие профиль потребителя…
— Ну, не такие уж и…
— Вы один из самых дерзновенных рекламщиков фирмы. Я начинаю за вас волноваться — если вы всё так и будете держаться на расстоянии, ваше положение в агентстве может стать уязвимым.
— Доктор, мы всё это с вами уже обсуждали много раз, — устало ответил Вейль. — От одной мысли, что мне придётся возвращаться, у меня усиливаются все симптомы — все эти рекламные объявления, требующие к себе внимания; все они — утверждающие нечто прямо противоположное истине.
Кребс безнадежно покачала головой и отвернулась.
— Ну как хотите, мистер Вейль, — сказала она. Собираясь уходить, она протянула ему тюбик с мазью. — Вот вам от меня в подарок.
— Что это?
— Крем для кожи, — сказала она, в последний раз осматривая куботела. — Наносить на поврежденные участки два раза в день.
— А, так это для компьютера, — в его голосе послышалась горечь.
— Ну конечно. Вы сами знаете, что у меня не та квалификация, чтобы лечить людей. Вам надо обратиться в медицинскую экспертную систему.
— Не могу. У них там полно рекламы. Ненавязчивой, но я-то чувствую — воздух, пронизанный коммерческими предложениями, взвесь рекламы в воздухе проникает под кожу…
Он сбавил пыл, заметив, что глаза Кребс остекленели. Терпение, с каким она переносила его разглагольствования, явно почти иссякло.
Усилием воли он взял себя в руки и проводил её до входной двери.
И когда она легко махнула рукой на прощанье, он спросил себя — что было с его стороны не вполне справедливо, — кому предназначался этот жест: ему или же куботелу…
* * *
Перед сном Вейль занялся своими рыбками.
У него была страсть к океанической фауне. Весь дом был забит дорогими глубоководными экосистемами; повсюду чудовища в завитушках рококо скользили сквозь бездонную тьму — мешкороты и ящероголовы, гигантуры и живоглоты — такие хрупкие, отвратительные и бесконечно чуждые. Квартира тоже была оформлена под батискаф: ржавые переборки, клёпаные стальные стены, пульты управления, оборудованные старыми медными приборами, отсвечивавшими зловеще-зелёным.
Вейль понимал, что это всё эстетически было под большим вопросом, безвкусно, надуманно, порой заставляло в панике хватать воздух ртом от замкнутого пространства. А ему нравилось. Где-то глубоко внутри ему это было близко, особенно с тех пор как у него началась эта аллергия. Замкнутый в собственном доме — укрывшись от коммерческой лавины внешнего мира, — он чувствовал себя в безопасности в уютной скорлупе своей квартиры, чьи надежные стены могли выдержать постоянное давление рекламы, неустанно сдавливавшей их снаружи.
