Помялась и ляпнула:
— Он самый.
Кондаков тут же протянул протокол. Я подписалась.
— А второго мы скоро найдём, — заявил он мне на прощание. — Непременно найдём. Можешь не сомневаться.
Мы вышли с Масловым наружу, цыгане всё ещё на корточках. Взглянули на нас, поднялись и не спеша тронулись вдоль по улице.
— Цыгане, да. Табором встали. Пару дней как.
Это Марина. Мы с ней в сельпо выпиливали. Торопились. Песок, видите ли, выбросили. Сахарный.
— Песок выбросили! Песок выбросили! Песок выбросили!
С этими воплями примчалась она к нам в дом. Если бы я не сделала успокаивающий жест — вот так вот, вытянутой правой рукой с открытой ладонью — она бы ещё раз пятнадцать эту фразу выкрикнула. Таким жестом режиссёр Касадзе, Георгий Автандилович, лауреат премии Ленинского комсомола за постановку спектакля «Пер Гюнт», своих актёров успокаивает. И мою мамочку в том числе. Ни слова не говорит — лишь руку вытягивает. И успокаиваются! Даже мамочка. Секреты Станиславского, понимать надо!
— Дед-то где?
— Ещё не вернулся. Отбыл по делам в райцентр. Вообще-то я думала, что он тебя отоваривать отправился, но выходит — действительно по делам. По каким — неизвестно.
— Света! Как тебе не стыдно?
— Да ладно.
— Песок ведь выкинули! Он ждал. Ему надо. Ягоды не простят.
— Ну нет его.
Марина долго не думала.
— Значит, так. Хватай сумку — и за мной. Деньги потом отдаст.
Я задумалась на секунду — покапризничать что ли? Я умею. Но схватила. Самой удивительно.
У сельпо уже очередь. Я бы даже конкретнее выразилась — очередина. Но Марина жутко обрадовалась, что мы всего какие-то двадцать пятые и радостно выдохнула:
— И народу нет почти. Ай да мы!
Да уж. Нет нам равных.
— По пять кило в руки! По пять кило в руки! — неслось из точки зарождения этой извилистой и бурлящей человеческой субстанции.
Торговали заезжие коробейники прямо на улице. Дородная баба в синем фартуке взвешивала фасованный песок на массивных весах, что были установлены на двух пустых ящиках. Худущий мужичок подтаскивал ей с машины — она красовалась облезлым задком в трёх метрах за её спиной — мешки.
— Ах, жаль, Никиты нет, — успела тут же и горечь изобразить тётя Марина. — Вы бы с ним десять взяли.
— Что там с цыганами-то? — я почему-то об этом продолжала спрашивать. — Балуют что ль?
Это я деревенский говор начинала перенимать. Хитрость и простота в одном слове. Непосредственность и лукавство в одной фразе. Люблю тебя, мой русский язык. Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах…
— Да нет, — Марина пожала плечами. — Они смирные. Даже не воруют ничего. По домам ходят, вещи продают. Я юбку как-то себе купила, ничё так. А однажды наняла двоих дрова нарубить. Недорого взяли.
— Это вот не из табора экспонаты?
— Где?
Я кивнула в хвост очереди — она за нами протяжённостью своей уже превышала отрезок спереди. Две цыганки и парнишка-цыганёнок побоку с сумками и какой-то одежонкой, перекинутой через вытянутые руки, обходили народ и заинтересовывали сельчан. Те заинтересовались — у цыганок уже собиралась кучка граждан, в основном женского пола. Разбивая песочную очередь, они тянулись к торговкам, чтобы поинтересоваться ценами и повертеть в руках шмотки. Вроде бы кто-то уже совершил первую покупку.
— Вот счастье народу привалило — и песок выбросили, и цыгане торговые нарисовались! — изрекла я саркастично.
— О, точно! — воскликнула Марина. — Держи очередь! — бросила она тут же и побежала разглядывать цыганский скарб.
Цыганёнок, на которого я поначалу почти не обратила внимания, выплыл вдруг из-за спин своих старших подруг и от других спин и плеч так же ловко освободился и направился прямиком ко мне, глядя пристально, ласково и улыбчиво. Я не то чтобы напряглась, но чуток удивилась. Не могла не отметить, впрочем, что был сей наглец симпатичен и взгляду приятен. Моих лет примерно. Невысок, да, на пару сантиметров меня повыше, но стройный такой и голубоглазый. Это, видать, у них редкость. Черноволосый, голубоглазый и черты лица правильные — ровные, изящные даже. Редкий человеческий образчик. Штучного изготовления.
— Лифчики, — вкрадчиво молвил он, — трусы, чулки. Всё есть, что твоей душеньке угодно.
— У моей душеньки повыше притязания, — процедила я сквозь зубы, отворачиваясь.
— Ты знаешь, что ты красивая? — спросил он, выдержав небольшую паузу. Видимо, вопрос был риторический. — Самая красивая девушка, что я видел. — Я не сдержалась — кинула на него взгляд, и вроде бы даже заинтересованный. Блин, нельзя так! — Честное слово. Сколько живу — никогда такой красавицы не видел. Аж жениться захотелось. Тебя как зовут?
Э-э, брось парниша! Знаем мы эти штучки. Что-что, а внешность у меня самая что ни на есть заурядная. Хотя, если свет правильно падает…
— Света, — ответила устало и гордо. — И я не танцую.
— А меня — Серёжа. Приятно познакомиться.
Надо же, он даже руку протянул. Что ты там этой рукой делал — у кобылы в заднице лазил?
Или я слишком строга?
Пожала. Ладонь сухая, касание приятное. Ну ладно, один ноль в твою пользу.
— Серёга! Серёга! — закричали ему вдруг из толпы. Это цыганки. Кричали и махали руками. — Неси трусы сюда!
— Приходи к реке, — бросил он торопливо. — Знаешь, от моста чуть подальше типа пляж есть. У меня магнитофон хороший, «Модерн Токинг» на кассете. Посидим, послушаем. Ладно?
Я никогда не буду старой, когда поёт цыганский хор…
Скатерть белая залита вином, все цыгане спят беспробудным сном…
Так вперёд за цыганской звездой кочевой!..
Была я как-то раз с матерью на концерте цыганского ансамбля. Вроде бы известный, из Москвы. Песни, пляски, азарт. Мне не понравилось. Мещанская пошлость.
Табором встали… Подумать только — семьдесят лет советской власти, а она всё не справится с бродяжничеством. И куда партийные работники смотрят?
Табор, гитары, кони. Ещё та романтика. Доля бездомная. Счастье цыганское.
А ещё они украли молодую молдаванку. Посадили на полянку, воспитали как цыганку…
Короче, с собой надо быть честной: симпатия есть, симпатия неожиданная, симпатия настораживающая — и я с ней борюсь. Пока успешно.
Серёжа… Блин!
Никуда не пойду, разумеется.
ТАК ЧТО ТАМ С МЁРТВЫМ НАСИЛЬНИКОМ?
Долго заснуть не могла. Так, о творчестве размышления нахлынули. О жизни.
