Пока он ойкал и охал, его пальцы перескакивали с аккорда на аккорд. Он рассмеялся, довольный собой.
— Спиди…
— Тут нет Спиди, — повторил чернокожий, показал желтые зубы в кривой усмешке. — Бывает, что некоторые люди винят себя за те вещи, которые сделали другие. Может, ты сделал это, малыш, а, может, тебя надули.
Соль-мажор.
— А, может быть, ты просто немного свихнулся.
До-мажор, с небольшим флежолетом в середине, что заставило Джека невольно улыбнуться.
Опять соль-мажор, и слепой отложил гитару. (В это время двое полицейских спорили, кому из них тащить в машину старого Снежка, если он не захочет идти сам).
— Может, дууум, а, может, глуууум, может, так, а может, эдак… — Он опять засмеялся, как будто страхи Джека были самой смешной вещью на свете.
— Но я не знаю, что случится, если я…
— Никто не знает, что случится, если он сделает что-то, не так ли? — перебил его чернокожий, который мог быть, а мог и не быть Спиди Паркером. — Нет. Не знает. Если ты подумаешь про это, то останешься весь день в доме, боясь выйти! Я не знаю твоих проблем, мальчик. Я их не знаю. Может, ты сумасшедший, говоришь о землетрясениях и всем прочем. Но ты помог мне собрать монеты и ни одной не стащил. Я считал каждую «дзинь-дзинь», так что точно знаю. Я дам тебе совет. Некоторые вещи ты изменить не можешь. Иногда люди умирают, если кто-то делает что-то… но если человек не делает что-то, то умирает много больше людей. Ты понимаешь, сынок?
Темные очки наклонились к нему.
Джек почувствовал облегчение. Да, все правильно. Слепой говорил о трудном выборе. Он считал, что была разница между трудным выбором и преступным поведением. А может быть, тут не было преступления.
Преступником мог быть тот, кто пять минут тому советовал ему нести домой свою задницу.
— Возможно даже, — заметил слепой, беря траурный до-минор, — что все решается Богом, как это говорила мне моя мамочка, и как, наверное, говорила тебе твоя, если она добрая христианка. Бывает же, что мы думаем, что делаем одно, а вместо этого делаем другое. Великая книга говорит, что все, даже то, что кажется злом, служит Богу. Как ты думаешь, малыш?
— Я не знаю, — честно признался Джек. Все смешалось в его голове. Как только он закрывал глаза, то видел телефон, выламывающийся из стены и висящий на проводах, как марионетка на ниточках.
— О, я чувствую, что ты немного выпил.
— Что? — удивленно переспросил Джек. Затем подумал: «Я решил, что Спиди похож на Джона Харта с Миссисипи, и этот парень начал играть блюз Джона Харта… и теперь он говорит о волшебном соке. Он осторожен, но, клянусь, он говорит именно об этом — так и должно быть!»
— Ты телепат, — тихо сказал Джек. — Ведь так? Ты научился этому в Территориях?
— Ничего не знаю про телепат, — ответил слепой, — но свет погас для меня сорок два года назад, и за сорок два года мой нюх и слух обострился, взяв на себя часть работы. Я чувствую, что от тебя пахнет дешевым вином, сынок. Запах от всего тебя. Как будто ты мыл в нем голову!
Джек ощутил странное чувство вины, которое всегда возникало, если его подозревали в дурных поступках, а он был невиновен. Или почти не виновен. Он не касался бутылочки с тех пор, как перелетел в свой мир. Простое прикосновение к ней заставляло его вздрогнуть: ощущение было таким же, какое мог бы чувствовать европейский крестьянин четырнадцатого века, касаясь щепки от Истинного Креста или Кости Святого. Конечно, это была магия. Сильная магия. И она могла убивать людей.
— Я не пил, честное слово, — наконец смог произнести он. — То, с чем я отправился в путь, почти кончилось. Он… Я… о, он мне почти не нравился!
Его желудок начал нервно сжиматься, одна мысль о соке вызывала у него тошноту.
— Но мне нужно еще немного. Просто на всякий случай.
— Еще немного? Мальчику твоего возраста? — Слепой рассмеялся и предостерегающе пригрозил пальцем. — Нет. Тебе это не нужно. Мальчикам не нужен этот яд, чтобы путешествовать.
— Но…
— Слушай. Я спою тебе песню, которая взбодрит тебя. Она подойдет тебе.
Он запел, и голос его вообще не был похож на тот голос, которым он говорил. Глубокий, сильный, волнующий, без негритянского акцента. Джек подумал, что это тренированный, окультуренный голос оперного певца, который забавляется популярными песенками. Головы людей, гуляющих по тротуару, обернулись в их сторону.
— «Когда красный, красный Робин
идет к Бобину гулять,
то никто не плачет больше…
Когда он распевает свои старые…
милые ПЕСНИ…»
Джек был ошеломлен тем, что он уже слышал это, или что-то очень похожее. И когда слепой старик улыбнулся своей кривой желтозубой улыбкой, Джек понял, откуда исходит его чувство. Он понял, что вызывало все эти любопытные взгляды и почему люди поворачивались, будто увидев единорога, гарцующего на стоянке. Из-за красоты, чистоты голоса. Он был так же чист, как воздух, в котором можно услышать запах редиски, выкопанной в полумиле. Это была старая песня Тин Пен Элли… но голос был с Территорий.
— «Вставай… вставай, засоня… выходи…
вылазь из кровати… Живи, люби, смейся и…»
Неожиданно гитара и голос смолкли. Джек, который полностью сосредоточился на лице слепого гитариста (подсознательно пытаясь сквозь эти черные очки увидеть глаза Спиди Паркера), огляделся и увидел двух копов, стоящих возле музыканта.
— Ты знаешь, я ничего не вижу, — сказал слепой, — но кажется, я слышу запах чего-то синего.
— Черт подери, Снежок, ты же знаешь, что тебе запрещено появляться перед универмагом, — заорал один из полицейских.
— Что сказал Судья Галлас, когда тебя арестовали в последний раз? Даунтаун, между Центральной и Мурал Стрит. И нигде больше. Черт, я знаю…
Его напарник положил ему руку на плечо и кивнул в сторону Джека.
— Иди скажи своей маме, чтобы она не волновалась за тебя, малыш, — сказал первый полицейский.
Джек пошел прочь. Он не мог остаться. Даже если бы он мог что-нибудь сделать, то не мог остаться. Ему повезло, что внимание копов отвлек человек, которого они назвали Снежок. Они даже не взглянули на него внимательнее. В противном случае, Джек в этом не сомневался, ему пришлось бы отвечать на их вопросы. Даже несмотря на новую обувь, он все равно выглядел помятым и неухоженным. Копы недолго бы возились с «ребенком на дороге». А именно им был Джек.
Он представил себе, как его сажают в камеру Занезвилла, а полицейские — здоровенные парни в голубом, которые ежедневно слушают Пола Харвея и поддерживают президента Рейгана, пытаются выяснить, чей он сын.
