– Рада слышать. – Анна поежилась.
– Да ты закоченела. Синяя, как мороженый цыпленок. И в пупырышках. Ну-ка давай быстрее одеваться.
Анна с удовольствием переоделась в сухое платье, сразу почувствовав себя намного уютнее.
Увидев мокрого с ног до головы Олега и сухую, но отливающую синевой Аню, баба Паша тихо ахнула и только всплеснула руками.
– Матерь божия, вы что, топиться надумали? – спросила она, опускаясь на стул.
– Нет, что вы, баба Паша, это вот Аня решила поплавать, не рассчитала силы и начала тонуть, – объяснил Олег. – Пришлось ее срочно вытаскивать.
Они заранее условились не говорить о нападении, чтобы зря не волновать старушку. Да и лишние слухи им были не на руку. Придя в себя, Прасковья Тихоновна принялась отпаивать обоих липовым чаем с медом.
Анне стало непривычно тепло и уютно, как не было никогда в жизни. Она почувствовала себя такой защищенной, что все кошмары последнего дня отступили. Она не заметила, как уснула. Во сне она улыбалась.
Ночью Анне приснился сон. Она увидела огромную пустую комнату и стоящего к ней спиной мужчину. Одной рукой он крепко держал молодую девушку, а другой хлестал ее по лицу.
Ударив в очередной раз, мужчина прорычал:
– Говори, куда ты дела дочь?!
Девушка посмотрела на своего мучителя, вытерла кровь с рассеченной губы, но ничего не сказала.
Анне показалось, что она видит себя. Какая дочь? У нее же никогда не было детей! Что нужно этому страшному человеку?
Теперь она смогла рассмотреть одежду девушки, та была одета в старинное платье, напоминающее цыганский наряд.
«Это Магда!»– догадалась Аня.
Картинка исчезла.
Затем она увидела их снова. Теперь мужчина сидел на корточках, склонившись над распростертым телом Магды. Девушка мелко дрожала, точно от холода. «Она умирает!» – с ужасом поняла Аня.
Мужчина обернулся, и Анна узнала графа Валишевского, виденного ею на гравюре. Граф поднялся на ноги и посмотрел на лежащую у его ног Магду. Она не отрывала от него широко распахнутых глаз. В них не было ни гнева, ни страха. Возможно, презрение и… жалость.
– Ты никогда не добьешься своего, – еле слышно прошептала цыганка. Ей было трудно говорить. Уродливая рана пересекала ее горло. Неправдоподобно красная кровь капала на пол.
– Все пророчествуешь? – насмешливо произнес граф. – Интересно, кто же мне помешает?
– Я… встану… на твоем… пути, – прошелестело в ответ.
Граф неожиданно расхохотался. Забыв об осторожности, он смеялся все громче и громче.
– Ты?! – повторял он, вытирая рукой выступившие от смеха слезы. – Ты?! Что ты можешь, цыганская сучка? Ты же подохнешь через минуту!
Истерический смех графа внезапно оборвался. Он увидел, что цыганка мертва. Это привело его в ярость. Окончательно обезумев, граф изо всех сил пнул ее ногой. Он бил ее снова и снова, приговаривая:
– Сука, грязная сука!!!
От каждого удара Анна вздрагивала так, словно удары предназначались ей.
Она услышала оглушительный треск, испуганно распахнула глаза и обнаружила, что лежит на кровати в доме бабы Паши. Рядом стояли сама баба Паша и Олег, и оба, перебивая друг друга, пытались втолковать ей что-то очень важное.
– Да просыпайся же, соня! – теребил ее Олег.
– Что стряслось? По какому поводу шум? Пора ехать? – спрашивала Анна, с трудом приходя в себя и жмурясь от яркого света.
– Здрасьте-пожалуйста, я о чем тебе толкую, царевна ты моя спящая?
– О чем? – с интересом спросила Анна.
– Тьфу ты! Она ничего не поняла! – объяснил Олег бабе Паше. – Повторяю еще раз: мы никуда не едем!
– Почему?
– Потому что ночью кто-то продырявил нам колеса.
– Ах, это! – Анна успокоилась. – Я думала, что-то серьезное. У тебя же должна быть запаска, разве нет? – спросила она с явным намерением продолжить прерванный сон.
Олег взвыл так громко, что она подпрыгнула на кровати. Сон как рукой сняло.
– О какой запаске ты говоришь! – вопил Олег. – Само собой, у меня есть запаска. Но не четыре же!
– Неужели все четыре шины проткнули?! – До Ани наконец дошло.
– Пойди посмотри, если не веришь, – предложил Олег.
– Вот черт. – Аня вскочила и, как была, в маечке и белых трусиках, выбежала на крыльцо. Машина стояла на своем месте, но выглядела плачевно: все четыре колеса были спущены.
– Что же теперь делать? – растерялась Анна.
– Вот об этом я и думаю. Без колес мы отсюда не уедем. И починить негде. Надо ехать в город. Вопрос – что делать с тобой?
– При чем тут это? Поедем вместе.
– Ни за что. Может быть, именно этого от нас и добиваются. Ты прямо-таки притягиваешь неприятности, особенно в последнее время. Поэтому ты останешься здесь. В прямом смысле слова – со двора ни ногой.
– Мне это не нравится, – сообщила Аня, ковыряя пальцем босой ноги доску на крыльце. Ей вовсе не хотелось оставаться одной. Она беспокоилась за Олега, неизвестность пугала ее гораздо больше предполагаемой опасности.
– Пойми меня, Аня, – мягко сказал Олег, – мне это нравится не больше, чем тебе. Но не я устанавливаю здесь правила. Ты не хуже меня знаешь, кто стоит за этой выходкой. Наша задача – не идти у него на поводу. Он хочет напугать тебя, заставить бежать отсюда. Значит, надо сделать наоборот.
– Если он хочет, чтобы я отсюда уехала, зачем он испортил машину?
– Будь у нас машина – ему до тебя не добраться. Другое дело – общественный транспорт. Тут ты беззащитна, и он надеется этим воспользоваться.
– Ладно, сделаем по-твоему, – неохотно согласилась Анна.
Час спустя Олег, заботливо накормленный завтраком, благополучно отбыл в город на рейсовом автобусе. Анна прикинула, что обратно он вернется в лучшем случае поздно вечером, и стала думать – чем себя занять на это время.
До полудня она загорала в саду, на травке. Из головы не выходил странный сон. Что это? Просто сон или то, что произошло когда-то на самом деле? Анна жалела, что не успела рассказать о своем сне Олегу. Вместе им наверняка удалось бы разобраться.
К обеду она обнаружила, что основательно поджарилась, и поспешила укрыться в доме. Баба Паша возилась с обедом. Аня вызвалась ей помочь и принялась чистить картошку.
– Молодец, ловко у тебя выходит, – одобрила Прасковья Тихоновна, бросив взгляд на узенькую полоску картофельной кожуры, выползающую из-под Аниного ножа. – Нынче ведь молодежь вон какая. Им бы все пьянки да гулянки, прости господи. К хозяйству не приученные. И ладно бы мужики, а то ведь и девки туда же.
– Я-то не совсем молодежь, – улыбнулась Анна. – Мне скоро тридцать. Другое поколение. Нас успели к хозяйству приучить.
– Ишь ты. Тридцать, говоришь? – искренне удивилась старушка. – По тебе не скажешь. Впрочем, и тридцать-то рядом с моими годками – детский возраст.
