– Уж чего Бог дал того не переменишь…
– Ладно, – сказал бригадир, успокоившись, – на сегодня херовых историй достаточно.
Всех эти слова приободрили, и, сплоченные чувством борьбы с нечестью, пролетарии орбиты стали спешно наполнять кубки. В какой-то момент Ванечка решил, что не хочет ночевать в вытрезвителе, и побрел домой. Один он идти не хотел, но в спутники никого не нашлось.
Вдруг он увидел приятного с его точки зрения человека в яично-желтом плаще кондуктора с забинтованной головой и с синяком под глазом. Со свойственной Ванечке сердечной чуткостью он сразу уловил надломленность в глазах помятого гражданина и проникся к нему участливым состраданием.
– Мужик, пойдем, – обратился он к человеку с русской прямолинейностью. – У меня есть.
Человек насторожился, насупился и покосился на него с каким-то отчаянным, даже горестным, недоверием.
– Правда? – переспросил он вполголоса.
– Ну да, – удивленно подтвердил Ванечка.
– А что, если не секрет? – поинтересовался невзрачный дяденька.
– Водка, – удивился Ванечка, – что же еще?
– Вот как, – одобрительно сказал интеллигент. – Ну, раз уж вы сами предложили…
– Вот и славно, – обрадовался Ванечка и, рука об руку, они двинулись в светлое будущее.
* * *
… В день коронации, как всегда в выходные, здоровенный столичный зоопарк был битком набит ребятишками и взрослыми. В центре, у круглого бассейна, где плавали морские львы, купались белые медведи, а на вершинах маленьких айсбергов искусственного льда переминались с лапы на лапу толстые важные чайки, собрались сотни больших и маленьких зрителей. Как раз в это время, швыряя в воду жирные серебристые рыбины, работники зоопарка кормили зверей, и даже самые новые, самые экзотические экспонаты были покинуты посетителями ради этого умилительного зрелища.
От бассейна во все стороны расходились выложенные мозаикой дорожки, вдоль которых на сотни метров тянулись ограждения, загоны для копытных, клетки для птиц и хищников. А чуть подальше, у обезьянника, маленькая девочка в пестреньком ситцевом платьице, отбившись от благообразного семейства, вплотную приблизилась к ограждению с табличкой:
«Хамелеон Кассиопейский, семейство пресмыкающихся, отряд ящериц. Длина тела 6 метров. Разумен и крайне опасен».
Хмурый Хэм сидел там на толстой изогнутой ветке мертвого дерева без коры, подложив под подбородок когтистую пятерню.
– Здластвуйте, вы клокодил Гена? – поинтересовалась малышка, держа за ногу тряпичную куклу рыжего очкарика.
– Ну да. И что? – не глядя на девочку, утомленным голосом отозвался тот, словно от нечего делать. – Иди, пасись.
– А ты сыглаешь мне на галмошке?
– Где ж я тебе ее возьму-то, дурочка? – ответило зеленое чудище, покосившись не малышку сердитым глазом. Потом быстро моргнуло, и вдруг в его хитрых глазищах забегала мысль. Бодро соскочив с ветки на соломенный настил, Хэм уселся поближе к решетке. – Впрочем, почему бы и нет? – сказал он мгновенно изменившимся ласковым голосом. – Но только давай сначала сыграем в одну игру. Видишь, вон там справа – кнопочки? Во-он там…
* * *
В кафедральном соборе патриарх читал речь на миропомазание и венчание престолу российскому, когда к Дане, наступая на ноги придворным, пробрался агент имперских спецслужб и тихо сказал ему на ухо:
– Ваше Величество, самозванец сбежал.
– Что вы такое говорите? – подскочил ошарашенный цесаревич.
– Взял в заложницы маленькую девочку, потребовал немедленно доставить его на орбиту и состыковать с кораблем настоятеля Ордена Луны аббата Козы. Жизнь девочки подвергалась опасности, и мы вынуждены были выполнить его требования… Корабль тут же покинул Солнечную систему, уйдя в гиперпространство.
– Не может быть! – невольно воскликнул царевич. – Вместе с девочкой?!
– Нет, девочку, он отпустил.
– И как она?
– Нормально. Говорит, что Гена хороший.
– Хм… Ну, что ж тогда… Ох! – вдруг дошло до царевича. – Он ведь спер машину оживления!
– Что-что? – не понял агент.
– Да так, ничего… – махнул рукой наследник российского престола. – Обидно, конечно… – пробормотал он уже сам себе.
– Ваше Величество, ваш выход на амвон, – сообщил ему церемониймейстер.
– Ах ты, Господи! – подскочил тот. – А где моя корона?!
… В мундире, белом как крещальная рубаха, восходил цесаревич Даниил к царским вратам, где с регалиями на подносе его ожидали патриарх и члены Синода. Вот цесаревич склонился перед главой русской церкви, и тот, возложив на него свои святительские длани, помолился и помазал его миром. Под величественные песнопения Даню облачали архиереи. «Достоин!» – говорили они, навешивая ленты орденов и надевая мантию. «Да украсит тя, яко невесту-у…» – мычали протодьяконы, «многая лета…», – пели на клиросе.
Шапка Мономаха опустилась на голову Даниила, и он вытянул руки в стороны. Два иподьякона, поцеловав их, вложили в одну Скипетр, в другую Державу. Облаченный царь земли русской во всей своей славе вышел из врат, гордо поднял подбородок и так, будто дирижировал хором, трижды крестообразно благословил народ символами власти. И многотысячная толпа, ахая, склонила пред ним свои головы.
… – Даня, я тебя поздравляю! Я тебя поздравляю! – потряс ему руку граф Блюмкин, когда тот, как в тумане, вернулся в алтарь. – Ей-богу, я тебя поздравляю. – Ну, что… Всё, наверное? А то мне бежать надо…
– Погодите-ка, – остановил его Государь, – мы ведь теперь, наверное, не скоро увидимся…
– Да почему ж не скоро? Очень даже скоро…
– Вот, – сунул Даня Блюмкину в руку сложенный вдвое листок.
Озадаченно глянув на царя, граф раскрыл его…
– Ох, ты… – смущенно крякнул он… – В контрабасе… – Быстро оглядевшись по сторонам, он вновь свернул бумажку. – Что же ты ее, Данечка, не выбросил?..
– По-по-подумал, может быть… Вам нужно…
– Ну что ты, что ты… Мне-то зачем… И как бы Любушка не увидела…
Он сунул листок в карман, и они, потупившись, неловко обнялись. Потом отстранились друг от друга, и Блюмкин добавил:
– Ну ладно, ладно, Данечка… Не на век же прощаемся. Вон, у пана Анджея через месяц выставка открывается, мы обязательно будем… А сам-то он, кстати, не нашелся?
– Мои спецслужбы напали на его след в Южной Боливии. Но он ведь так и не поверил, что я простил ему подмену самозванцем… Если его сейчас потревожить, глупостей может наделать. А я простил его, честное слово, простил. И художник он гениальный.
– Ты Данечка, для царя – слишком добрый. Этого инопланетного Хамелеона и то помиловал. А он, как видишь, сбежал.
– Ну, а кому же в клетке сидеть понравится? И он ведь меня тоже пожалел: не убил, а в детдом отдал… И страной правил достойно. Одного я ему только простить не могу, – нахмурился Государь Даниил Первый, – что он мои де-де-детские стихи за свои выдавал – про слоника, про лося…
