– Втиснутым в человечью оболочку, – уточнил Карререс. – Удобным богом, послушным вашей грязной магии.
– В бессмертную оболочку! – горячо вскричал Ван Вогт. – Бог – он и в Африке бог, – бокор хихикнул.
Тихо-тихо скрипнула дверь, но увлеченный Ван Вогт этого не услышал.
– Здорово твой дед это придумал. Интересно, когда?
– Ничего он не придумывал, – обиделся Ван Вогт. – Здесь подтолкнул, там подправил… Он был сильным колдуном, но всего лишь человеком, ему ли спорить с судьбой? Все случилось так, как должно, Самеди, и ты знаешь – зачем. Так не пора ли…
– Не пора ли, – сердито сказала Элли и обрушила на голову Ван Вогта рукоять пистолета. Бокор рухнул, как подрубленный, – скорее от неожиданности, подметил Карререс, чем от самого удара.
– Так вот что он должен был мне нагадать! – крикнула Элли. – А ты… а ты… сам не мог сказать?
– Элли, ты о чем? – поморщился Карререс, одним глазом присматривая за копошащимся под ногами колдуном.
– Мог бы сам сказать, что не можешь любить…
Карререс закатил глаза.
– Элли…
– Хорошо. Забирай – уж не знаю, как, но ты ведь умеешь. Становись Бароном Субботой. Зачем ты плел мне байки про Бимини? Можно было бы и обойтись… Я должна вернуться к папе? – проговорила она, чувствуя, что ее заносит, что все неправда, что все должно быть проще и одновременно – сложнее, но уже не в силах остановиться. – Ведь он про это должен был нагадать – что я буду хорошей девочкой, послушной дочкой? Заставить меня поверить, что мне судьба стать этой проклятой ящерицей? И ты почти позволил ему! Все твои слова… Помочь вернуть источник! Стать собой! Как же!
– Какого черта ты веришь ему, а не мне? – очень тихо спросил Карререс. Элли наконец рассмотрела сквозь пелену слез его лицо и осеклась.
«Потому что для того, чтобы я тебе поверила, не нужно было тащить меня в постель, – подумала она. – А вот для того, чтобы влюбилась с потрохами… Потому что объяснения Ван Вогта так же правдоподобны, как и твои, а я боюсь тебе верить. Потому что все, что ты делал, толкало в нужную сторону не только меня, но и папу. Потому что ты обещал ему помочь. Потому что ты развалил мою жизнь, пусть плохонькую, пустую, но гладкую и удобную, – чтобы я исправила твои ошибки, мамины ошибки, ошибки капитана-психопата, – но я не знаю, сможет ли это наполнить меня. Потому что я хочу быть с тобой, а ты обещаешь мне всего лишь Бимини. Потому что ты говоришь, что хочешь стать человеком, но при этом пытаешься лишить человеческого меня. Потому что я совсем одна, и мне страшно… »
Элли сморщилась, как от боли.
– Ты хоть удовольствие прошлой ночью получил? – спросила она. – Или это было просто частью работы?
– Получил, – ответил Карререс, перешагнул через Ван Вогта и вышел из каюты.
– Деточка… – заговорил Ван Вогт, глядя снизу вверх на Элли.
– Убирайся, – прорычала она и обеими руками навела на привставшего бокора пистолет. – Вон отсюда.
– Тише, тише, милая, – пробормотал Ван Вогт, пятясь к дверям. – Ну что ты так злишься?
Лицо Элли исказилось, и она дернула пальцем какой-то рычажок. Раздался сухой щелчок, слабо запахло порохом, и бокор резво выскочил за дверь. Сдвинув брови, Элли внимательно осмотрела пистолет, передернула плечами и всхлипнула. Сердито вытерла кулаком слезы, недоуменно озираясь. Надо было что-то делать дальше.
Засунув пистолет за пояс, Элли вышла на палубу. Послушала, как брякает пальто Ван Вогта, торопливо сбегающего по трапу. Облокотилась о скользкий от сырости фальшборт, глядя в слабо отсвечивающую стену туннеля – или это дрожали отблески корабельных огней в застилающих глаза слезах? Спину сверлили выжидающие взгляды, но темная палуба казалась вымершей. Где они все? Ждут, затаив дыхание, и стоит сделать неверный шаг – завоют, заулюлюкают, вцепятся ледяными пальцами в шею…
… как впился Герберт, когда она соскочила со стола, а вокруг, причитая, вился отец с пропитанной хлороформом ваткой в руке, и все упрашивал вести себя хорошо и слушаться. Элли оттолкнула его, а пальцы Герберта разжались сами, и сама собой затянулась рана на игуаньем брюхе, и Герберт по-ящеричьи полз по осыпи, поскуливая от страха, спеша добраться до ведущей на воздух щели, а Клаус обиженно бормотал: «Ну сказала бы, что не хочешь, зачем же так, в конце концов я твой отец…».
А она взяла игуану на руки, и одуревшая ящерица молча сомкнула челюсти на ее пальце так, что Элли едва сумела выдернуть руку. «Перестань кусаться, зеленая чешуйчатая дрянь», – сказала она и рассмеялась, и потом как-то очень быстро оказалась на «Безымянном», сунула ящерицу в руки Ти-Жаку и выдернула из-за пояса ошалевшего боцмана пистолет, потому что чуяла, что в каюте Карререса холодно, темно и мертво, что там – злое, там путаются дороги и затираются следы, и все пути изгибаются, извращаются немыслимо, чтобы привести к пропасти, и…
Элли попыталась мысленно дотянуться до Карререса, но не нашла ничего, кроме холодной пустоты, исполненной водяным плеском. «Помоги мне! – взмолилась она. – Скажи, что все не так… Скажи, что мне делать!» Никто не ответил. Она была одна на этом страшном корабле, в затхлой сырой темноте подземелья, и никто не мог подсказать, где настоящий выход, а где ловушка.
– Ти-Жак! – окликнула она.
– Да, моя сладкая, – отозвался боцман, выныривая из темноты.
– Во-первых, «мою сладкую» я прощаю тебе первый и последний раз, – Ти-Жак ощерился в ехидной улыбке, но глаза отвел. – Во-вторых – поднимайте якорь, какого черта? Вода же падает!
– Вы остаетесь на борту, госпожа Нуссер? – официальным тоном осведомился Ти-Жак.
– Да.
– Хорошо, хранительница, – поклонился боцман. – Поднимайте якорь! – заорал он матросам. – Шевелитесь, шевелитесь, живо!
– Как тебя понимать? – спросил неслышно подошедший сзади Карререс.
– Я решила, что просто буду доверять тебе, – ответила Элли, не оглядываясь. – Нет, не так. Я не могу. Но могу поступать так, будто бы доверяю.
«Безымянный» качнулся, подхваченный течением, и она ухватилась за фальшборт. Оглушительно взревел мотор, выбросил сизое облачко удушливого дыма, застучал ровно и дробно, рассыпая по тоннелям звук, как обкатанную гальку. Перед глазами поплыли обросшие тиной стены, потолок тоннеля ушел вверх – бриг вышел в большой канал.
– Мама умерла? – спросила Элли.
– Да.
Элли кивнула, ощущая лишь тихую грусть.
– Ты еще можешь высадить меня на берег, – проговорила она, помолчав. – Но я буду рада, если ты разрешишь мне остаться.
– Я тебя не гоню, – ответил Карререс.
Когда Элли решилась оглянуться, доктора на палубе уже не было.
Путь на Бимини прошел в полусне, бредовом, жарком. Элли потеряла чувство времени и не знала даже, часы, дни или недели миновали с тех пор, как «Безымянный» ушел со своей затянувшейся стоянки. Она не заметила, как лабиринт катакомб сменился лабиринтом Пределов, блики фонарей на влажных, поросших тиной сводах – блеском бледных звезд в подернутом дымкой ночном небе, промозглая мертвая сырость – влажным горячим дыханием, полным соли и сонного движения волн.
