— Ты можешь поступить и хуже, мой дорогой, — заметил Патрик. — Людям теперь нужен путеводный свет.
«Что ж, в моих фотографиях есть свет», — подумал Уилл, вспоминая, как они мерцали у ног лиса — глаза загнанных зверей и кости, которыми они стали и которые белели у него на виду.
В его фотографиях много света. Только Бетлинн не станет размышлять над иллюминацией такого рода.
2
Позже, когда такси везло его к мосту, он оглянулся на окутанные туманом холмы в солнечной дымке и впервые за много лет подумал, как чудесно приспособлен для жизни этот город. Одно из немногих оставшихся на земле мест, где человеческий эксперимент все еще продолжается в условиях подчеркнутой цивилизованности.
— Вы не местный? — спросил водитель.
— Нет, местный. А что?
— Вы все время оглядываетесь, будто никогда не видели город прежде.
— Такое сегодня ощущение, — сказал Уилл, и этими словами настолько сбил с толку водителя, что тот на протяжении всего пути и рта не раскрыл.
Но как бы это ни звучало, его слова соответствовали действительности. У него было ощущение, что глаза видят четче, чем когда бы то ни было. Как в буквальном, так и в переносном смысле. Он не только с кристальной ясностью видел городской пейзаж, он получал удовольствие от созерцания тех мест, которых прежде даже не замечал. Куда бы Уилл ни смотрел, всюду он улавливал нюансы цвета, радовавшие глаз. В кедровых деревьях, в витринах магазинов, в потрескавшейся кожаной обивке сиденья. И на тротуаре мелькали лица, каких он больше никогда не увидит, и каждое из них было прекрасно. Он не знал почему, но ему казалось, что большую часть жизни он смотрел на мир сквозь грязный объектив и так привык к этому, что теперь, когда стекло вдруг очистилось, это стало для него откровением. Не это ли имел в виду лис, говоря о простой благодати бытия?
Он решил выйти из машины в двух кварталах от дома Бетлинн, отчасти для того, чтобы насладиться этим ощущением перед встречей с нею, а отчасти для того, чтобы подготовить примирительную речь. Но, сделав первый шаг, он забыл о второй цели. Салон такси ограничивал его жадный взгляд. Теперь, когда он стоял на тротуаре, мир устремлялся от него во все стороны и одновременно возвращался к нему, накренившись, чтобы показать свои чудеса. Над головой плыли облака, которые ветер наделил рюшами и мишурой, ветхие доски дома на другой стороне улицы радовали глаз удивительным рисунком отшелушившейся краски. Стайка голубей, расклевав кусок брошенной им пышки, исполнила изящный танец, то вспархивая, то приземляясь, потом птицы поднялись в воздух и, красиво работая крыльями, полетели прочь.
Нет, в таком виде он не мог предстать перед Бетлинн, но если она правильно поймет улыбку, которую он не мог согнать с лица, то, может быть, его состояние и не покажется ей неприличным. Если она и в самом деле так чувствительна, как говорит Патрик, то должна понять: его эйфория подлинная. Хотя сосредоточиться на таком простом деле, как пройти два квартала до ее дома, было нелегко. Куда бы Уилл ни посмотрел, все его отвлекало. Стена, крыша, отражение в окне — все требовало, чтобы он остановился и смотрел. Сколько дней, недель, месяцев своей жизни он ждал в промоине или на ветвях дерева на другом континенте, чтобы увидеть то, что хотел запечатлеть на пленке, и как часто уходил из засады с пустыми руками — тогда как все это время здесь, на улицах в десяти милях от его дома, существовало это немыслимое великолепие, сгоравшее от желания быть увиденным? И если бы он потратил все это время на то, чтобы заставить камеру видеть глазами, которыми видел сейчас, — передал бы ей хоть крохотную частицу того, что доступно его зрению, — разве не обратил бы он к добру каждого, кто увидел бы его фотографии? Разве не удивились бы люди, разве не сказали бы: неужели это наш мир? А поняв, что так и есть, разве не стали бы они его защитниками?
Господи, ну почему лис не открыл ему глаза пятнадцать лет назад, чтобы он не тратил время понапрасну?
Почти час ушел у него на то, чтобы пройти два квартала до крыльца скромного бунгало Бетлинн, но, когда он преодолел это расстояние, здравый смысл вернулся к нему, и он готов был перестать улыбаться и изображать раскаявшегося грешника. Но она не сразу ответила на стук, а он восхищенно изучал замысловатые трещины на ступеньках. Наконец она открыла дверь, Уилл поднял к ней лицо, на котором застыла глуповатая ухмылка.
— Чего вы хотите? — спросила Бетлинн.
— Я пришел извиниться, — пробормотал Уилл.
— Правда?
Выражение ее лица не обещало ничего хорошего.
— Я разглядывал… трещины в ступеньке на вашем крыльце, — сказал он, пытаясь объяснить свою улыбку.
Она вгляделась в него пристальнее.
— Вы здоровы?
— Да… и нет, — ответил он.
Она смотрела на него с выражением, которое Уилл не мог понять. Явно заметила что-то — но совсем не то, что он хорошо почистил зубы сегодня утром. И что бы это ни было — его аура, вибрации, — она, казалось, доверилась тому, что чувствовала.
— Мы можем побеседовать в доме.
Сделав шаг назад, Бетлинн пригласила его войти.
Внутри было совсем не похоже на то, что он ожидал увидеть. Здесь не было ни астрологических карт, ни кадил для благовоний, ни целебных кристаллов на столе. В большой комнате, куда Бетлинн его провела, почти отсутствовала мебель, но царила атмосфера уюта. На стенах спокойных бежевых тонов не висело ничего, кроме единственной семейной фотографии. Еще одним украшением оказалась ваза с камелиями на подоконнике. Окно было приоткрыто, и легкий ветерок приносил аромат их лепестков.
— Садитесь, пожалуйста, — сказала Бетлинн. — Хотите что-нибудь выпить?
— Немного воды было бы здорово. Спасибо.
Она пошла за водой, оставив его устраиваться на удобном диване. Не успел он сделать это, как огромный полосатый кот прыгнул на подлокотник (легкость, с которой он это сделал, не соответствовала его размерам) и заурчал в предвкушении ласки.
— Бог мой, какой ты красавец, — сказал Уилл.
Кот подставил голову под его руку и прижался к ладони.
— Чингис, не приставай, — сказала Бетлинн, вернувшаяся с водой.
— Чингис — в смысле Чингисхан?
Бетлинн кивнула.
— Бич христианского мира. — Она поставила стакан Уилла на стол и отпила из своего. — Язычник до мозга костей.
— Кот или хан?
— Оба, — сказала Бетлинн. — Не обольщайтесь. Он ко всем так пристает.
— Очень мило с его стороны. Слушайте, что касается вечеринки у Пата… Виноват. Я иногда впадаю в такие настроения — всё не по мне. Приношу свои извинения.
