– Что с твоими пальцами, хозяйка?
– Нож! Отдай мне его, мальчик!
– Если ты убьешь себя, то не попадешь на небеса и не заслужишь вечного спасения.
– Если я не убью себя, – сказала она ласково, – то буду умирать в адских муках. Ты знаешь, каково это – не иметь возможности двигаться, не видеть солнечного света и разговаривать сама с собой? Ты видел мои руки, как ты думаешь, они сильно болят?
– Это страшный грех, – повторил мальчишка упрямо.
– Гнить заживо в каменном мешке – вот это грех! А то, что я задумала, – это спасение!
– Ты не понимаешь, хозяйка. – Мальчишка, прижавшись щекой к влажной после дождя земле, заглянул в оконце. – Жизнь души важнее жизни плоти. Я спасу тебя, не позволю сгубить твою душу. – По грязной щеке скатилась крупная слеза.
– Дай мне нож! – закричала она.
– Я буду молиться за тебя, хозяйка. – Он сказал это жестко, по мужски, и она поняла, что в своей слепоте он пойдет до конца. Ее последний друг оказался предателем. Какая жестокая несправедливость…
– Ты слепец, – сказала она обреченно, – тебе дано видеть, но ты отринул этот дар. Хорошо, хочешь быть слепцом, будь им. Ты и твои дети смогут чувствовать то, что не дано остальным, но они не смогут видеть. А теперь уходи, слепец!
…Она прожила еще четыре дня. Только это была не настоящая жизнь, а блуждание на меже между тем и этим миром. Теперь она могла разговаривать не только с домом, но и со звездами, колючими и равнодушными. Звездам не было дела до ее мучений, но иногда они все таки снисходили до разговора. Жаль только, что она не понимала, что они говорят…
Каждое утро приходил Слепец, и каждый вечер приходил Ненавистный. Они тоже что то говорили, но она не слушала. Намного приятнее было засыпать под колыбельную, которую пел ей дом.
Она умерла на рассвете. Душа скользнула вверх по первому солнечному лучу, но улетела недалеко, невидимый аркан поймал ее и вернул обратно в стены дома, ее вечного пристанища и вечной темницы. Она больше не Барбара, она дух этого дома, но Ненавистному рано радоваться, все еще только начинается…
Быть кошкой здорово! Переход из бестелесного в телесное пьянит сильнее крепкого вина. Ей еще придется многому научить это неуклюжее тело. Например, оборачиваться ночным туманом или самой черной мглой. Жаль только, что ее существование ограничено стенами дома, это невыносимо скучно. Но ничего, очень скоро дом наполнится жильцами, и тогда она повеселится…
…Когда деревья перестали кружиться, Влад очутился в подвале. Пахло сыростью и тленом, мышцы сковывал холод. Ступеньки ведущей вниз лестницы были такими крутыми, что для того, чтобы не упасть, приходилось держаться за стены, а царящая в подвале тишина казалась такой плотной, что даже не верилось, что всего минуту назад отсюда доносился крик.
Лестница закончилась внезапно, просто оборвалась в густой темноте, и Влад упал. От боли в ушибленном колене из глаз посыпались искры, он застонал. Откуда то из глубины подвала, точно в ответ, послышался слабый стон. Опираясь рукой о слизкую стену, Влад встал, вглядываясь в царящую вокруг тьму.
То ли глаза привыкли к смене освещения, то ли в подвале был какой то дополнительный источник света, но спустя несколько мгновений темнота больше не казалась однородной и кромешной, она пульсировала и отсвечивала зеленым. Влад сделал неуверенный шаг, потом еще один, нашарил в кармане джинсов складной ножик.
…Облаченная в лохмотья женщина с длинными седыми волосами стояла на коленях в дальнем углу подвала. Вся фигура ее была немыслимо, вопреки всем законам физики, прозрачна. Влад прижался спиной к стене, футболка тут же насквозь пропиталась потом и прилипла к телу, в памяти всплыли рассказы о старом доме, и немедленно захотелось бежать куда глаза глядят. Он бы побежал, если бы в тот самый момент, когда решение уже окрепло, женщина не обернулась. Она смотрела на него яркими, отсвечивающими зеленым глазами и улыбалась. Она была красивой, очень красивой – всем бы призракам такую красоту – и улыбалась ласково, точно родная мать.
– Влади€слав, мальчик мой, – она назвала его именно Влади€славом, с ударением на втором слоге, – ты стал таким взрослым…
Парализующий страх вдруг отступил, ему на смену пришло совершенно иррациональное, но от этого не менее четкое осознание того, что эта призрачная женщина не причинит ему зла. А вместе с этим необъяснимая, какая то кошачья, способность видеть все в деталях. Рядом с незнакомкой на грязном каменном полу подвала лежала Варя. Глаза закрыты, голова запрокинута, руки скрещены на груди, как у покойницы… Влад сделал шаг…
Женщина призрак грустно улыбнулась, коснулась Вариного запястья, в воздухе отчетливо запахло паленым, а Варино тело выгнулось дугой, точно в судороге.
– Как я истосковалась по тебе, Влади€слав, – женщина поднялась с коленей, и Влад как то отстраненно заметил, что на самом деле она не стоит, а парит над полом.
– Отпусти нас. Пожалуйста… – Его голос дрожал от страха, но не за себя, а за Варю.
Медальон на ее шее пульсировал, точно это и не медальон вовсе, а самое настоящее сердце.
– Ты не знаешь, какая черная кровь течет в ее жилах, мой мальчик, – грустно улыбнулась женщина. – Проклятая кровь…
– Отпусти…
И волосы у Вари поседели, он отчетливо видел ярко белую прядь.
– А ты смелый… и упрямый. Такой когда то давным давно была и я. Хорошо, мой Влади€слав, ради тебя… – Женщина приблизилась, коснулась призрачными губами его лба, и Влад закричал…
Сознание вернулось резко: рывок – и вот она уже не Барбара, а Варвара. Лежит скрючившись на засыпанном штукатуркой полу, со связанными за спиной руками.
Что с ней произошло? Почему она ощущает жизнь и смерть Барбары как свои собственные? Даже пальцы болят, точно это на них пришелся удар кованого сапога Ненавистного.
Ненавистный – вот как она называла Себастьяна Гуано. Ненавистный…
– Очухалась? – Над Варей склонился Эйнштейн, ласково, точно родная мать, заправил ей за ухо выбившуюся прядь. – А то я уже начал переживать, что не рассчитал силы.
– За что? – спросила она, хотя уже обо всем догадалась.
– Хочешь знать, почему оказалась на месте Барбары? Потому что она этого хотела. Она предсказала это триста лет назад, а я всего лишь исполнил предначертанное. Если хочешь знать, я слепое орудие возмездия. – Он горько усмехнулся, опасливо покосился на лежащие на полу останки и, перейдя на шепот, добавил: – Это очень необычное место. Правда, Барбара?
– Я не Барбара! – Она протестующе мотнула головой, и стены подвала качнулись в такт ее движению.
