Почему я рассказываю тебе все это, дорогая моя? Потому что на сердце у меня тяжело. Потому что ныне я иду Долиной Смирения. Потому что непрестанно напоминаю себе, что недостойна даже развязывать шнурки на башмаках доктора Баррица. А еще потому что в нашем отеле остановился кузен Отвалыша! Я с ним еще не говорила, да мы и не знакомы толком. Но что прикажешь делать, если он узнает меня? Умоляю, напиши, что ты обо всем этом думаешь… только откровенно, ладно? А что, если меня еще можно узнать? А может, ему уже все уже известно, потому он вчера так скоро и ушел? Да и я тоже хороша была – краснела и дрожала. Но ведь всех моих денег не хватит, чтобы заткнуть рты газетчикам. Но лучше пусть меня вышвырнут из хорошего общества прямо в океан, чем я отрекусь от тех, кто был добр к Дерюжке на прииске Красная Лошадь. Так что сама видишь: мой «скелет в шкафу» громыхнул костями. Ты ведь знаешь, прежде это не заботило меня ни в малейшей степени, но теперь – дело другое. В Джеке Рейноре я вполне уверена, он будет молчать. Джек, похоже, так его уважает, что лишнее слово при нем сказать боится. Я, кстати, тоже. Ну почему, дорогая моя, у меня за душой нет ничего, кроме этого миллиона?! Признаюсь заодно: будь Джек Рейнор выше ростом дюйма на три, я бы с ходу вышла за него замуж и вернулась в Красную Лошадь, пусть даже мне до скончания моих скорбных дней пришлось бы ходить в передниках из мешковины.
Вчера здесь был на редкость красивый закат… Впрочем, лучше я тебе расскажу все по порядку. Я ускользнула от тетушки и ото всех прочих, бродила в одиночестве по берегу. Надеюсь, ты не думаешь, будто я там высмотрела его и тогда только сама вышла? Ты ведь женщина со всех сторон порядочная, ты просто не можешь так подумать. Я погуляла немного, а потом раскрыла зонт, села прямо на песок и стала любоваться морской гладью. И тут подошел он. Как раз был отлив, а он шел по мокрому песку у самой воды… и песок, ты не поверишь, вспыхивал у него под ногами! Он приблизился ко мне, приподнял шляпу и спросил:
«Можно мне посидеть с вами рядом, мисс Демент? Или вы предпочитаете прогуляться?»
Ему даже в голову не пришло, что мне, возможно, не хочется ни того, ни другого. Какова самоуверенность, а? Да что там самоуверенность – наглость! Самая что ни на есть настоящая наглость! Может, ты думаешь, будто дамочка родом из Красной Лошади оскорбилась? Ничуть не бывало. Она кое-как справилась с сердцебиением и пробормотала:
«Как вам будет угодно…»
Скажи, дорогая подруга, сыщется ли на белом свете еще одна такая дура? Правду говорят, что простота хуже воровства.
А он улыбнулся и подал мне руку. Я, конечно, тут же сунула ему свою, и он, сомкнув пальцы у меня не запястье, наверняка ощутил, как я дрожу. В довершение всего я еще и зарделась, как небо на закате. Конечно, поднявшись, я тут же попыталась руку отнять, но не тут-то было. Он крепко держал меня и, наверное, улыбался то ли нежно, то ли насмешливо, то ли еще как-нибудь. Откуда мне знать? Я ведь поначалу даже глаз поднять не смела. А до чего же он был хорош! В глазах у него пламенели отблески заката. Ты не знаешь, дорогая, может, у этих тугов и последователей Блаватской глаза какие-то особенные? О, видела бы ты его, когда он стоял рядом со мною, чуть склонив голову, – прямо олимпийское божество какое-то, ни дать ни взять! Величественная картина, иначе не скажешь, но я тут же все и порушила – у меня вдруг подогнулись ноги. И ему оставалось только подхватить меня, обхватив за талию.
«Мисс Демент, вы хорошо себя чувствуете?», – спрашивает.
И ведь не воскликнул, не встревожился, просто осведомился ровным светским тоном, как в таких случаях положено джентльмену. Еще бы диагноз поставил для полной ясности! Все это меня возмутило – ведь я ни чуточки не притворялась. Я высвободилась из его хватки… и грохнулась наземь. Шляпка свалилась, прическа растрепалась, сижу дура дурой – стыдобушка, одним словом.
«Подите прочь, – говорю ему сдавленным голосом. – Ради Бога, оставьте меня в покое. Вы же… туг, душитель! Или вам невдомек, что я ногу отсидела».
Так вот и ляпнула! Этими самыми словами, А потом еще и заревела! Он мигом переменился, от холодной учтивости не осталось и следа – я видела сквозь пальцы и волосы. Он встал рядом со мной на колено, отвел с лица волосы и сказал с неподдельным чувством: «Бедная моя девочка! Господь свидетель, я не хотел тебя расстроить. Как ты могла даже подумать такое?! Ведь я же так люблю тебя… люблю все эти годы!».
Он отвел у меня от лица мокрые от слез ладони и стал их целовать. Щеки у меня полыхали, от них разве что дым не шел. Куда мне было деваться? Вот я и спрятала лицо у него на плече. А по ноге как раз побежали горячие такие мурашки, следовало бы ее выпрямить, да какое там…
Мы долго так сидели. Потом он выпустил одну мою руку и тут же обнял за плечи, а я достала платок, вытерла глаза, высморкалась и только тогда подняла голову и позволила ему посмотреть мне в лицо. Когда начало смеркаться, я уже вполне владела собой. Я села прямо, посмотрела ему в глаза и улыбнулась, Ну, а улыбаться-то я умею, ты ведь знаешь.
«А что значит «люблю все эти годы»? – спросила я его.
«А тебе и невдомек, дорогая? – ответил он очень серьезно и c подлинным чувством в голосе. – Конечно, щеки у меня округлились, глаза уже не ввалившиеся, волосы пострижены и не торчат в разные стороны, походка исправилась, да и одет я сейчас получше, чем в ранней юности. Не поняла еще? Неужто Дерюжка не узнает Отвалыша?»
Я вскочила на ноги, он тоже. Я схватилась за лацканы его пиджака, вгляделась в лицо, и у меня перехватило дыхание.
«Так ты не погиб?» – Я даже не сообразила сразу, как глупо это звучит.
«Нет, как видишь, но влюблен до смерти. Тогда меня подстрелили, но я выкарабкался, а вот любовь разит наповал».
«А как же Джек… мистер Рейнор? Ведь он…»
«Стыдно сказать, дорогая, но ведь именно этому хитрецу мы обязаны нашей встречей. Это он надоумил меня приехать сюда из Вены».
Видишь, Айрин, как ловко они обложили твою искреннюю подругу
Мэри Джейн Демент.
P.S. А никакой роковой тайны у Джеймса не оказалось, обидно даже. Все это выдумал Джек Рейнор, чтобы вернее заинтриговать меня. Джеймс не имеет к тугам ни малейшего отношения. Он клянется, что и в Индии-то никогда не бывал, хотя постранствовал немало.
Пресловутое завещание Гилсона
Гилсон вляпался. Так гласил вердикт маммон-хиллского «общества», то есть той его части, которую можно назвать респектабельной. Вердикт краткий и определенный, хотя и скрашенный долей сочувствия. Того же мнения придерживалась и другая, точнее сказать, противоположная его часть – те, кто заливают глаза в «ловчей яме» Молль Гурни, пока путная публика потягивает бренди и жженку во вполне приличном салуне мистера Дж. Бентли. Правда, эти высказывались более выразительно, используя энергичные обороты, повторять которые мы, пожалуй, не будем. Короче говоря, у всего Маммон-хилла по делу Гилсона сложилось единое мнение. Со всех возможных точек зрения дела его складывались препаршиво. Только утром мистер Брентшоу приволок Гилсона в город и публично обвинил в конокрадстве, а шериф уже прикидывал, как ловчее приладить к Перекладине новую манильскую веревку, и Пит-плотник, похмелившись, ладил сосновый ящик, размерами совпадающий со статями мистера Гилсона. А раз уж общественное мнение приговорило Гилсона, последней преградой между ним и вечностью оставалась лишь формальная судебная процедура.
