— Вы ответите за эти слова, — сурово пообещал Илефельд.
— Наступление на Западе, ха! Можно подумать, на Востоке у нас мир и благодать, как на седьмой день Творения…
— Вот погодите, я ещё позабочусь донести о том, что здесь слышал.
— Да ради бога! — с ядовитейшей душевностью воскликнул Штернберг. — А я в свою очередь с удовольствием поделюсь тем, что слышал от вас пару дней назад, когда вы называли фюрера бездарным воякой, обосравшимся Наполеоном, сифилитиком и импотентом. Валяйте, если вам погоны так сильно жмут…
— Я такого никогда не говорил, — испугался Илефельд.
— Говорили-говорили. Вон, Франц свидетель.
Продолжительная пауза означала, видимо, молчаливое подтверждение Францем того, что он действительно слышал эти высказывания, и взвешивание Илефельдом всех «за» и «против» относительно исполнения своей угрозы.
— Итак, Зонненштайн фюреру не нужен, — мрачно подвёл итог Штернберг. — У фюрера и без того столько времени в запасе, что он может преспокойно отправить подлечиться на курорты все немецкие армии, вместе взятые, перед победоносным, прости господи, наступлением на Западе, в то время как американцы отплясывают в Ахене. О Санкта Мария и все апостолы, действительно, при таких потрясающих успехах, на кой дьявол фюреру сдались «сомнительные услуги мистиков»? А о том, что творится на Востоке, что силы русских во много раз превосходят наши, мы, значит, предпочли вовсе забыть, чтобы не обделаться, да?! — вновь заорал он.
Хайнц, напрочь забывший о своих обязанностях уборщика, окончательно утвердился во мнении, что понятия «субординация» для Штернберга просто не существует.
— Русские были остановлены ещё в октябре. Фюрер уверен, они не смогут продолжить наступательные действия. Все данные об их подготовке к наступлению — блеф. С нашей стороны, правильное использование резервов в людях и оружии способно сотворить чудо…
— Именно чудо нам сейчас и нужно, — яростно подхватил Штернберг. — Именно чудо я и собираюсь призвать нам всем на помощь. Я сделаю всё, чтобы спасти нашу страну от уничтожения. И мне глубоко плевать на тот бред, который вы называете «приказом фюрера». Этот клинический случай должен касаться только медиков, а уж никак не меня, не вас и не судьбы всей Германии.
— Вы не посмеете проигнорировать приказ фюрера, — отчаянно запротестовал Илефельд. — Приказы фюрера не оспариваются и не обсуждаются! Вы и так позволили себе слишком многое!
— Дорогой мой группенфюрер. — В голосе Штернберга зазвенела особая золотая струна, от звучания которой по спине Хайнца прошёл ледяной озноб. — Мы с вами ведь хотим расстаться добрыми друзьями, правда? Так вот, слушайте: вам не удалось передать мне приказ фюрера о прекращении операции. По той причине, что к моменту получения вами исторической директивы я уже успел отбыть к Зонненштайну, оставив вас в Рабенхорсте, основательно приболевшего — чем? — ну, придумайте что-нибудь поблагообразнее дизентерии. Вам ясно?
— Я вас не понимаю, — едва слышно сказал Илефельд.
— Вы всё прекрасно понимаете. Сделайте так, как я сказал, и мы с вами братья навеки. Дружба со мной, знаете ли, полезная штука. Особенно если у вас вдруг забарахлит здоровье либо приключатся крупные финансовые или служебные неприятности.
— Ваше предложение неприемлемо, — прошелестел Илефельд.
— В таком случае, сожалею, я вынужден вас убить, — произнёс Штернберг с ужасающим ледяным дружелюбием. — Что предпочитаете: телесные неполадки или несчастный случай?.. Мне действительно жаль. Я не люблю пользоваться подобными методами, но придётся.
На сей раз тишина, обрушившаяся за последними словами, была воистину страшной. Хайнц почувствовал, что у него начинают мелко стучать зубы. Ему было по-настоящему жаль незадачливого чиновника. Во вляпался человек…
— Я… я согласен, — хрипло произнёс Илефельд спустя минуту. — Я согласен, рейхсмагиер, на ваше предложение.
— Прекрасно. Я знал, что вы сделаете правильный выбор. На всякий случай предупреждаю: не пытайтесь нарушить наш уговор. Последствия будут для вас весьма плачевны. Но, думаю, до этого дело не дойдёт. Я уверен, на ваше благоразумие можно положиться.
Небольшая пауза предназначалась, вероятно, для того, чтобы господа офицеры скрепили договор пожатием рук.
— Вы шантажист, — угрюмо сообщил Илефельд.
— Тонко подмечено, — усмехнулся Штернберг.
— Идите, делайте ваше чёртово дело. И чтобы завтра к вечеру вас здесь не было.
— Слушаюсь, группенфюрер. — Штернберг издевательски щёлкнул каблуками.
Беседа, судя по всему, была закончена. Хайнц бросился домывать пол в кабинете, сообразив, что за истёкшее время вполне можно было вымыть три таких комнаты. Очень скоро услышал шаги у порога и почти против воли обернулся. Штернберг стоял в дверях, едва не подпирая головой притолоку, и смотрел на него.
— Всё слышали? — холодно поинтересовался офицер. По его тону нельзя было понять, сердится он на Хайнца за подслушивание или ему всё равно.
Хайнц замялся.
— У вас была прекрасная возможность убедиться, что я никогда не задаю вопросов просто так, — сухо сказал ему Штернберг и с металлом в голосе обратился к вошедшему следом Францу: — Передай Герману — пусть сворачивают связь. В ближайшие сутки меня ничто не должно беспокоить. Операцию проведём завтра на рассвете. Выезжаем в три часа утра. Всем подготовиться. Кёрнера — ко мне немедленно.
— Шеф, с вами же наверняка захочет связаться рейхсфюрер по поводу отмены операции…
— О да, знаю. Жду, не дождусь. Но увы-увы, телефонный кабель был оборван, ах, какая жалость. А радиостанция полностью вышла из строя… Я что, непонятно объясняю? Нужен наглядный пример? — С этими словами Штернберг схватил со стола телефонный аппарат, с треском выдрал из него провод и, широко размахнувшись, с оглушительным грохотом и лязгом шарахнул телефоном об стену.
Тюрингенский лес
5 ноября 1944 года
Утро выдалось ясным и поразительно холодным. Промёрзшие до дна лужи на окаменевшей дороге лопались под колёсами автомобилей со стеклянистым дребезгом, поникшую траву у обочины густо покрывал крупчатый синий иней. В овраги стекал слепой туман. Недосягаемое ошеломляюще-пустое небо медленно бледнело, осыпая на тёмную землю тусклую розоватую пыль приближающейся зари.
Один за другим гасли прожекторы, смолкало деловитое тарахтение генераторов. Со стороны чёрной реки, подёрнутой у берегов тонкой плёнкой льда, из дымки тумана наползала чешуйчатая тишина, намертво опутывающая шумную суету, последние полтора часа бесцеремонно нарушавшую покой древних камней. Вокруг капища выставили двойное оцепление, из грузовиков вытащили большие, в человеческий рост, металлические пластины на раскладных подпорках. Хайнц с товарищами был занят тем, что в компании угрюмых людей с незапоминающимися лицами тоже переносил и устанавливал вертикально эти странные конструкции, напоминавшие декорации для какой-то авангардистской театральной постановки. Оружие и всё снаряжение отделению приказали оставить в фургоне.
