А Савве в их обществе было хорошо. Настолько хорошо, что работал он только в павильоне, а иногда даже оставался там ночевать.
Она бы смирилась. Не полюбила бы никогда так сильно, как любила первого мужа, но сделала бы все от нее зависящее, чтобы в ее обществе Савве было хорошо. И дочерей его она любила, как своих собственных, искренней и бескорыстной любовью. Брак с Саввой превратил ее в многодетную мать, и в этом Нате виделось настоящее женское счастье.
Все изменилось солнечным октябрьским утром восемьдесят четвертого года. Воздух сладко пах умирающими на кострах кленовыми листьями. А еще неубранные листья обреченно шуршали под ногами, когда Ната привычно прогуливалась по парку.
— Доброе утро, Наталья!
Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто стоит у нее за спиной. Этот голос она узнала бы из тысячи. Кленовые листья, и без того яркие, полыхнули радостным багрянцем, а сердце затрепыхалось, как в далекой юности.
— Здравствуй, Аким! Как же долго тебя не было…
…Он изменился, из молодого, статного, полного сил и жизни мужчины превратился в старика. Болезненная худоба, сутулые плечи, испещренная морщинами кожа, пожелтевшие от никотина пальцы…
— Узнала? — Чужого лица коснулась родная, почти забытая улыбка. — А я все гадал, узнаешь ли…
— Узнала, Аким. — Слова срывались с губ зябкими облачками пара, повисали в воздухе между ней и ее бывшим мужем.
— Хорошо здесь у вас. — Он говорил спокойно, без горечи и обиды, а в глазах горел тот самый свет, который Ната не смогла забыть все эти годы. — Ты извини, что я вот так, незваным гостем… Я только повидаться…
Аким, когда-то самый родной, самый любимый, а сейчас вот совсем чужой. О чем с ним говорить? О том, что она писала ему почти каждый день, а он за двадцать лет не ответил ни на одно ее письмо? О том, как рыдала ночами в подушку, как проклинала и себя, и его? Или, может, о том, как смирилась, почти вытравила из памяти и сердца?..
— Я писала тебе, Аким. — Дышать тяжело от непрошеных слез, таких же непрошеных, как ее бывший муж. И скромное серебряное колечко, свадебный подарок Акима, жжет кожу. — Почему ты не отвечал?
— Я отвечал. — В глазах, по-юношески синих, отчаяние. — На каждое твое письмо…
— Зачем ты врешь?! Хоть сейчас не ври мне. Ведь неважно уже все…
— Неважно… — Он смотрит не на нее, а себе под ноги. На его стоптанный башмак приклеился кленовый лист. — Спроси у Саввы, спроси у своего мужа, Наталья, куда он девал мои письма. Спроси, какие еще тайны он скрывал от тебя все эти годы.
Над головой пронзительно-синее небо, такое же синее, как глаза Акима. И в этой синеве рыжая кленовая круговерть, от которой можно сойти с ума. Или упасть…
Спасительная скамейка рядом и сигареты в кармане пальто. Как хорошо, что она взяла с собой сигареты!
Аким смотрит на портсигар с жадным вниманием. С таким же вниманием он рассматривал носки своих ботинок. А раньше он не курил. Впрочем, раньше она тоже не курила…
— Покуришь со мной, Аким?
— Спасибо.
Он курит, пряча сигарету в кулаке, словно боится, что она может погаснуть так же, как погасла любовь Наты. Все верно, любовь погасла, но она хочет знать, кто ее погасил.
— Расскажи мне, Аким. — Слова вырываются из груди сизыми облачками дыма, тянутся к синему небу. — Расскажи мне правду.
— Ты не захочешь знать правду. — Он виновато улыбается, затягивается сигаретой глубоко и жадно.
Да, она уже не хочет знать правду, но она должна.
— Я прошу тебя. — Рука касается его руки. Его кожа холодная и шершавая — незнакомая. — Расскажи!
…Рассказ Акима уместился всего в несколько фраз, но эти фразы перевернули всю ее жизнь, отняли остатки счастья.
— Не нужно было. — Аким встал со скамейки, посмотрел тревожно и печально одновременно. — Я ж не затем пришел, Наталья… Я только узнать, как вы с Юленькой. Зря пришел, не должен был… Моя вина, ты прости меня, Наталья.
Как давно никто не называл ее Натальей! Целую вечность. Отчего же в сердце ничего, кроме боли и жалости? Как же получилось, что дотла сгорело то, что казалось бессмертным?
— Прощай, Наталья. — Аким поежился под порывом ветра, поднял воротник изношенного пальто. — Пойду я…
— Погоди! — Ната сжала кулаки с такой силой, что ногти впились в кожу. — Аким, куда ты пойдешь?
Он замер, сутулые плечи вздрогнули, словно она только что переложила на них неподъемный груз.
— Тебе же некуда идти, Аким, — сказала Ната шепотом. — Оставайся…
Он остался работать садовником. Неприкаянный, неузнанный, чужой. Савва не видел в этом изможденном старике своего бывшего ученика. Ната не удивлялась. В последнее время Савва сделался мрачным и рассеянным, даже на нее он смотрел невидящим взглядом, точно не замечал. Она помнила этот взгляд, точно так же двадцать лет назад Савва смотрел на Лалу. А потом вместо исчезнувшей живой Лалы в павильоне появилась мертвая Мельпомена. Совпадение? Закономерность? И что стало с остальными музами ее непостижимого и всесильного мужа? Почему в официальной биографии жен шесть, а муз восемь? Кем были Эрато и Эвтерпа? Куда исчезли?..
Вопросы, вопросы… Как же она могла прожить столько лет под одной крышей с человеком и не задуматься о том, какие тайны хранит его прошлое?! Она жила как зачарованная, жила и ничего не замечала.
У Наты скопилось много драгоценностей, Савва никогда не был скрягой. Бриллиантового гарнитура хватило, чтобы узнать о его прошлом, если не все, то многое. Биография Саввы Стрельникова начиналась с двадцать пятого года, а все, что случилось до того, было покрыто пологом тайны, сорвать который не вышло за очень большие деньги. Наверное, Эрато и Эвтерпа так и останутся для Наты незнакомками, но вот остальные музы обрели наконец плоть и кровь.
Они умерли! Все, кроме Лалы. Самоубийство, несчастный случай, неведомая болезнь… Отслужившая свой век муза умирала, а ее место почти сразу же занимала новая. И статуи… Со статуями было совсем непонятно. Если посмотреть по датам, выходило, что Савва заканчивал статую всего за несколько дней до того, как умирал прототип. Роковое совпадение или нечто большее?
А Лала? Так ли очевидно и однозначно то, что с ней случилось? Молодой любовник, безумная страсть, побег в Ленинград… Лала была не из тех, кто променяет материальное благополучие на любовь. И человек, тот, который взялся выполнить для Наты деликатное поручение, не нашел никаких следов Лалы Георгиане, зато отыскал ее любовника, уже изрядно постаревшего и пообтрепавшегося жиголо. Он смутно помнил Лалу, зато хорошо помнил деньги, которые заплатил ему один очень известный художник. Нате не нужно был слышать имя этого художника, она уже все поняла…
