А Лала? Так ли очевидно и однозначно то, что с ней случилось? Молодой любовник, безумная страсть, побег в Ленинград… Лала была не из тех, кто променяет материальное благополучие на любовь. И человек, тот, который взялся выполнить для Наты деликатное поручение, не нашел никаких следов Лалы Георгиане, зато отыскал ее любовника, уже изрядно постаревшего и пообтрепавшегося жиголо. Он смутно помнил Лалу, зато хорошо помнил деньги, которые заплатил ему один очень известный художник. Нате не нужно был слышать имя этого художника, она уже все поняла…
А потом через окно павильона Ната увидела статую, и все стало на свои места. Незавершенная, но уже с узнаваемыми чертами Урания внимательно смотрела на Нату поверх плеча увлеченного работой Саввы. Вот тогда она и испугалась по-настоящему, так испугалась, что рассказала обо всех подозрениях Акиму. Первый муж слушал молча, и по его закаменевшему лицу было непонятно, верит он ей или нет.
Поверил. Потому что, как только Ната замолчала, сказал просто и веско:
— Я убью эту сволочь, Наталья.
— Нет! — Она вцепилась в рукав его куртки, с мольбой заглянула в глаза.
— Если не умрет он, умрешь ты. Я не знаю, как он это делает, но я видел статуи. Они особенные, они не совсем мертвые. Понимаешь меня, Наталья?
Она понимала. Она сама это чувствовала. Злой гений Савва Стрельников научился превращать живое в мертвое и наоборот…
— Не вмешивайся, Аким, — сказала она твердо. — Я все решу сама.
Ната нашла яд в шкафчике рабочего стола Саввы. Пузырек, тщательно завернутый в кусок холстины, не был подписан, но она почти не сомневалась, что внутри.
Бродячему коту, старому и больному, с виднеющимися сквозь проплешины гниющими ранами, хватило всего нескольких разведенных в молоке капель. Он умер почти мгновенно, Нате хотелось думать, что без мучений. Теперь она знала наверняка. Теперь у нее появился план…
Рука не дрожала, когда она выливала содержимое пузырька в чашку с чаем. Такой, как Савва Стрельников, не имеет права на жизнь. Аким прав, если не умрет Савва, умрет она. А у нее дети и внуки и двадцать лет загубленной жизни. Силы духа не хватило лишь на то, чтобы остаться и увидеть, как он будет умирать. Ната бежала из павильона, спиной чувствуя недобрый взгляд пробуждающейся Урании.
Аким нашел ее на скамейке в парке, трясущуюся в ознобе, выкуривающую одну сигарету за другой. Он понял все без слов.
— Ты сделала это, Наталья?
Она лишь кивнула в ответ.
— Где?
— В павильоне… Он ее почти доделал… Аким, она едва ли не живее меня! Ты веришь?
— Я верю. — На плечо успокаивающе легла тяжелая ладонь. — Как ты это сделала?
— Ядом. Я убила его ядом, Аким.
— А чашка? Ты забрала чашку?
— Нет. Я не могу туда вернуться. — Руки дрожали так сильно, что пришлось зажать их между коленями. — Теперь я убийца! Чем я лучше его?
— Ты лучше. — Аким погладил ее по волосам, осторожно, точно опасаясь, что она отшатнется от его ласки. — Иди в дом, Наталья. Я все улажу.
— Спасибо! — В порыве благодарности ей хотелось целовать его заскорузлые, в порезах и ссадинах руки. — Аким, я никогда не забуду.
— Я делаю это не только ради тебя, Наталья. Мне тоже есть за что его ненавидеть. Все будет хорошо, никто никогда не узнает…
Аким вошел в ее комнату спустя несколько часов.
— Я все сделал, — сказал он, останавливаясь у самой кромки белоснежного ковра, не решаясь сделать еще один шаг. — Все будет хорошо, Наталья. Никто не догадается.
— Спасибо. — Она подошла к нему сама, как в далекой молодости, прижалась щекой к груди. — Спасибо, Аким, я никогда не забуду.
— Забудь. — Он снова, как тогда, в парке, погладил ее по волосам. — Забудь, Наталья. Ничего этого не было. Теперь ты свободна.
— А ты? — Она не решалась поднять на него взгляд, боялась увидеть в его глазах просьбу, на которую вынуждена будет ответить отказом.
— А мне ничего не нужно. Мне достаточно видеть тебя и дочь, знать, что у вас все хорошо. Ты позволишь мне остаться, Наталья?
— Оставайся, Аким. — Рукавом блузки она вытерла мокрое от слез лицо. — Только, пожалуйста, сделай для меня еще одну вещь.
— Все что угодно.
— Убери статую.
— Наталья, она не завершена. Тебе нечего бояться.
— Все равно. Я не могу ее видеть. Убери, пожалуйста.
— Как скажешь, хозяйка. — Он коснулся ее виска едва ощутимым поцелуем, вышел из комнаты…
* * *
Марта еще не успела привыкнуть к этому новообретенному миру, к тому, что даже ночь не в силах приглушить яркость красок, что звуки флейты до сих пор звучат в душе нежно и тревожно одновременно, что Арсений сжимает ее в объятиях так крепко, что больно дышать, как мир снова изменился…
Наверное, Арсений услышал что-то особенное, недоступное ей. Или не услышал, а почувствовал, потому что оттолкнул ее с какой-то торопливой небрежностью, перегнулся через перила, всматриваясь в темноту. Марта тоже хотела видеть, хотела понять, что заставило Арсения разжать объятия, оттолкнуть, а может, и вовсе забыть о ее существовании.
Внизу полыхал костер. Огромный, выше человеческого роста. Клубы дыма сплетались в сизые спирали, извивались, точно в судорогах, а в завывании ветра Марте вдруг почудились женские крики. Если бы она смотрела не на костер, а на Арсения, то, наверное, поймала бы тот страшный момент, когда глаза его сделались пустыми, как окна давно заброшенного дома. Но Марта смотрела вниз и скорее почувствовала, чем увидела, как стоящий рядом Арсений стал медленно заваливаться вперед, туда, где черный ночной воздух вспарывали яркие светлячки искр, туда, где его ждала неминуемая смерть…
Руки Марты беспомощно и бестолково заскользили по его спине, пальцы, ломая ногти, зацепились за ремень джинсов, но эти жалкие попытки могли лишь задержать, а не предотвратить падение.
Он справился сам. Наверное, тех мгновений, которые смогла выторговать для него у судьбы Марта, хватило на то, чтобы Арсений пришел в себя, вцепился в ограждение. Теперь уже он, а не она болтался между небом и землей, теперь уже ей предстояло совершить невозможное.
Упав животом на припорошенную мокрыми листьями площадку, Марта протиснулась между прутьями ограждения, ухватила Арсения за левую руку.
