Грохот автоматной очереди. Крики. Грохот, удары, револьверные выстрелы, крики, стоны, продолжительная автоматная очередь. Долгий предсмертный стон. Три секунды мертвой тишины.
— Это майор Альфред Нанн. Я принимаю на себя временное командование вооруженными силами Сан-Франциско. С кучкой изменников, внедрившихся в наш штаб, покончено. Командующий — я, повторяю, приказываю я. Начатую операцию — продолжать. С изменниками и предателями будут поступать как и раньше: высшая мера, повторяю, высшая мера. Теперь я…
Опять стрельба. Крик. Издалека: «… всех их! Убейте всех! Смерть свиньям — военным!» Грохот стрельбы. Тишина.
В 21.16 те, кто был еще в состоянии смотреть телевизоры в Портленде, штат Мэн, включили канал Дабл Ю-Си-Эс-Эйч и с немым ужасом увидели, как огромный негр, на котором не было ничего, кроме набедренной повязки и фуражки морского офицера, очень больной, вершит публичную расправу.
Его коллеги, тоже негры, тоже почти нагие, все в кожаных набедренных повязках с какими-то знаками отличия, чтобы показать, что они имеют отношение к армии, все они имели при себе автоматическое и полуавтоматическое оружие. В помещении, в котором ранее телеаудитория наблюдала за политическими дебатами, расположилась эта черная «хунта», состоящая, возможно, из двухсот солдат в хаки с винтовками и револьверами. Огромный негр, расплывшийся в широкой улыбке, которая обнажала удивительно ровные, ослепительно белые зубы, держал в руке «кольт» 45-го калибра, стоя позади огромного стеклянного барабана. Раньше этот барабан использовали в развлекательных телевикторинах. Теперь негр повращал его, достал водительское удостоверение и выкрикнул:
— Вперед и в центр. Рядовой первого класса Франклин Стерн, паф-паф!
Вооруженные люда, окружавшие аудиторию со всех сторон, нагнулись, разыскивая названного, пока оператор, явно новичок в этом деле, рывками видеокамеры обводил присутствующих.
Наконец светловолосый юноша, не старше девятнадцати, кричащий и сопротивляющийся, был вытащен на середину. Двое негров заставили его стать на колени. Огромный негр оскалился в ухмылке, чихнул, разбрызгивая слюну, и приставил «кольт» к виску рядового первого класса Стерна.
— Нет! — истерично взвизгнул Стерн. — Я пойду с вами, клянусь Богом, я буду с вами! Я…
— Воимяотцаисынаисвятогодуха, — провозгласил громила-негр и нажал на спусковой крючок. Позади того места, где стоял на коленях Стерн, осталось огромное пятно крови и мозгов. Теперь и он внес свой собственный вклад в общее дело.
Плюх.
Черный громила снова чихнул, чуть не упав. Другой негр, сидевший за режиссерским пультом (этот был в зеленой форменной фуражке и чистеньких белых шортах), нажал на кнопку «АПЛОДИСМЕНТЫ», и перед публикой в аудитории вспыхнула надпись. Черные, охраняющие аудиторию (заключенных), угрожающе подняли автоматы, и захваченные в плен белые солдаты с блестящими от пота, испуганными лицами неистово захлопали в ладоши.
— Следующий! — хрипло провозгласил негр в набедренной повязке и снова крутнул барабан. Взглянув на карточку, он провозгласил: — Сержант Роджер Петерсен, вперед и в центр, паф-паф!
Видно было, как мужчина, пригнувшись, попытался вынырнуть в заднюю дверь. А через секунду он уже оказался на сцене. В смятении один из сидевших в третьем ряду попытался снять табличку с именем, прикрепленную к своей форменной блузе. Раздался одинокий выстрел, и он сполз со своего кресла, глаза его медленно закрылись, будто подобное безвкусное шоу утомило его и навеяло дремоту.
Этот спектакль продолжался почти до 10.45, когда четыре взвода кадровых военных, все в респираторах, с автоматами ворвались в студию. Две группировки смертельно больных военных немедленно вступили в бой.
Негр-громила в набедренной повязке был уложен почти немедленно. Извивающийся, потный, пробитый пулями, он безумно разрядил свой автомат в пол. Новоявленный оператор, пытавшийся закрыться видеокамерой, был убит выстрелом в живот. Когда он склонился вперед, чтобы подхватить выползающие кишки, его камера медленно повернулась, предоставив на обозрение картину из разверзшегося ада. Полуголые охранники отстреливались, военные в респираторах поливали огнем всю аудиторию. Безоружные солдаты в центре, вместо того чтобы быть спасенными, поняли, что расправа над ними была только ускорена.
Юноша с волосами морковного цвета и с выражением дикой паники на лице попытался бежать по спинкам шести рядов кресел, как цирковой акробат, пока ему не прострелили ноги. Остальные ползли по проходам между креслами, уткнувшись носами в пол, как их и учили ползти под автоматным огнем на тактических учениях. Старый сержант с седой шевелюрой встал, театрально раскинул руки и что есть мочи заорал: «ВСТА-А-А-АТЬ!». Пули, вылетевшие с обеих сторон, нашли в нем свой приют, и он задергался, как несмышленый щенок. Грохот автоматов и стоны умирающих и раненых достигли такого уровня, что в комнате управления стрелка прибора подскочила до пятидесяти децибел.
Оператор упал на штатив своей камеры, и теперь телезрителям показывали только благословенную белизну потолка телестудии. Сплошной огонь за пять минут перешел в одиночные выстрелы, потом в ничто. Раздавались только крики. В пять минут двенадцатого потолок студии заменило изображение нарисованного человечка, радостно уставившегося в нарисованный телевизор. На нарисованном экране можно было прочитать: «ИЗВИНИТЕ! У НАС НЕПОЛАДКИ!»
Когда вечер, хромая, приближался к концу, всем было очевидно, что все происшедшее правда.
В 23. 30 в Де-Мойне старый бьюик, украшенный лозунгом: «СИГНАЛЬ, ЕСЛИ ЛЮБИШЬ ИИСУСА СРЕДИ ПРОЧИХ», — без устали курсировал по пустынным улицам центра. Днем в Де-Мойне произошел пожар, в результате которого сгорела почти вся южная сторона Холл-авеню и здание Грандвью Джуниор Колледж, а потом начался грабеж, опустошивший почти весь центральный район города.
После захода солнца улицы наполнились толпами людей, большинство в возрасте до двадцати пяти, многие были вооружены ножами и дубинками. Они разбивали витрины, выносили телевизоры, наполняли машины бензином на заправочных станциях, оглядываясь, опасаясь увидеть человека с огнестрельным оружием. Теперь улицы были пусты. Некоторые мародеры — в основном мотоциклисты — удирали по шоссе № 80. Но когда дневной свет покинул эту плоскую земную равнину, большинство скрылось в своих домах, заперев двери и уже страдая от супергриппа или пока только от ужаса перед ним. Теперь Де-Мойн напоминал место, где повеселился чудовищный монстр, очнувшийся после векового сна и выбравший улицы города местом своей хмельной пирушки. Колеса «бьюика» шипели, с хрустом раздавливая разбитое стекло, и повернули на запад с Четырнадцатой улицы на Евклид-авеню, минуя два автомобиля, которые врезались лоб в лоб и теперь застыли, их бамперы переплелись, как любовники после удавшегося взаимного убийства. На крыше «бьюика» был установлен громкоговоритель, оттуда раздавались гудки, за которыми последовал скрип заезженной пластинки, а затем, взмывая над вымершими улицами Де-Мойна, раздался нежный голос Мамы Мейбл Картер, поющей блюз «Держись на солнечной стороне»:
