Я решил провести здесь несколько дней, чтобы восстановить силы. Во мне теплится надежда, что Арминий вернется, но интуиция утверждает обратное. Старик не зря предупредил меня тогда. Если он не появится, я возьму "Меньший ключ Соломона" и еще несколько книг и отправлюсь в Голландию. Я намерен вернуться домой, хотя и знаю, что моя прежняя жизнь окончилась навсегда.
Я смотрю на пламя и в его языках без всякой магии вижу свое будущее. Я оказался на развилке двух дорог.
Первая – та, что я отверг, ведущая к жизни любящего и любимого семьянина, окруженного детьми и заботой счастливой и верной жены, с которой он шагает рука об руку, отсчитывая годы. Жизнь, где есть смех и слезы, споры, обидные слова и слова примирения; жизнь, где меня ждали бы десять тысяч утренних поцелуев и еще десять тысяч на сон грядущий, где иногда я бы в сердцах хлопал дверью, а потом нехотя просил прощения. Жизнь, где дети незаметно вырастают, и ты гордишься ими и радуешься, что у них появляются свои семьи. А потом – звонкий смех внуков и сознание, что жизнь прожита не зря. Покойная старость и такой же покойный отход в мир иной... Все это могло бы стать моей жизнью.
Но ради тех, кого я люблю, ради тех, кого не знал и не узнаю, я не имею права избрать эту дорогу. У меня совсем другая судьба.
Меня ждет одинокая жизнь, лишенная женской любви и детского смеха (пока Влад жив, моему потомству будет грозить опасность). Меня ждут десять тысяч дней, проведенных среди угрюмой тишины кладбищ в охоте за "потомством" Влада. Десять тысяч ночей я проведу в трущобах чужих городов, спасая незнакомых людей все от того же "потомства".
Возможно, мне понадобится не один десяток лет, прежде чем я обрету силы для завершающего сражения.
Я без колебаний избираю этот путь, на который еще не ступала нога человека. Я пойду по нему, чтобы жизненные дороги других людей были прямыми и безопасными, а их сны не наполняли кошмары. Это единственная возможность спасти моих близких, чья кровь взывает ко мне, стекая с рук Колосажателя.
Justus et pius.
Я отомщу за всех.
ДНЕВНИК МЕРИ ЦЕПЕШ-ВАН-ХЕЛЬСИНГ
13 февраля 1872 года
Наконец Брам вернулся...
Казалось бы, я должна испытывать несказанную радость. Все страхи остались позади. Сын, с которым было сопряжено столько опасностей и ради которого принесено столько жертв, опять рядом со мною.
Но какой ценой куплено все это? Какой немыслимой ценой?
Герда давно уже обосновалась в моей спальне. Я боюсь оставлять ее одну, особенно по ночам. Часто в самую глухую полночную пору меня будит ее звонкий смех. У меня начинает колотиться сердце. Я сажусь на постели и слушаю. Этот голос мне хорошо знаком, и принадлежит он не Герде, а сестре Аркадия. Иногда в голосе Жужанны слышится раздражение, а бывает, она начинает сердито кричать.
Я знаю, на кого она кричит. На него. Он продолжает ходить по земле. Сколько ночей я лежала в темноте и тихо плакала, напрасно ожидая услышать хоть что-то о своих близких.
Чуть более двух недель назад Герда вдруг вскочила с постели и страшно закричала голосом Жужанны.
Я мгновенно проснулась. Герда стояла посреди спальни. Белая ночная рубашка делала ее похожей на призрака. Она обхватила голову руками, широко расставив локти. На бледном лице двумя бездонными колодцами темнели ее глаза.
– Убийца! Ты убил моего ребенка! Ты заплатишь мне сполна!
Герда упала на колени и зарыдала. Сквозь всхлипывания прорывались слова:
– Ян... Ян... милый мой малыш...
Я слушала, оцепенев от ужаса. Сначала меня прошиб пот, затем, невзирая на теплое одеяло, я затряслась от холода. Стенания Герды не прекращались. Они разрывали мне сердце. Я больше не могла оставаться в постели и, спешно нацепив шерстяные носки, ступила на холодный пол и опустилась рядом с Гердой.
– Герда, дорогая, кто убил Яна? Кто? Я должна знать.
Она меня не слышала. Взяв Герду за подбородок, я приподняла ее лицо. Глаза невестки бессмысленно блуждали, губы шевелились, но из них не вырывалось ни звука. Она вернулась в свое обычное состояние.
Из письма Брама я уже знала о смерти внука. Теперь я хотела знать имя убийцы. В письме об этом не было ни строчки, не было там ничего и о судьбе Стефана. И сейчас, скорбя о гибели своего единственного внука, я одновременно тешила себя надеждой: если Брам не написал про смерть брата, вдруг Стефан жив...
Через какое-то время горе уступило место ярости. Я не сомневалась: это Влад повинен в смерти нашего ангелочка. Мой гнев вспыхнул еще сильнее.
– Герда, ты мне должна ответить! Слышишь? Кто убил Яна? Кто? Говори! – потребовала я.
Мое неистовство возымело действие. В глазах Герды что-то мелькнуло, и она тихо прошептала:
– Абрахам.
Я попятилась, словно меня толкнули в грудь, и села на постель.
Нет, Брам не мог убить собственное дитя. Даже сейчас, мучаясь от неизвестности, я в этом не сомневалась. Но Жужанна почему-то считает моего сына убийцей. И если несчастный малютка погиб до того, как Брам отправил мне письмо, почему Жужанна оплакивает смерть Яна только сейчас?
Единственно возможный ответ ужасал своей очевидностью. Я увидела его в глазах Брама. За пять дней до этого я получила от него письмо из Венгрии, в котором он сообщал, что едет домой.
Позавчера я, как обычно, сидела в спальне (Герда тихо спала рядом) и смотрела в мерцающие угли очага. На душе было тяжело. Вечер этот странным образом напоминал мне другой, когда три месяца назад в мою жизнь вернулся Аркадий.
Меня отвлек настойчивый стук в дверь спальни. Я застыла, и через несколько секунд стук повторился. Я схватилась за сердце. Следом явилась тревожная мысль: почему этому стуку не предшествовали шаги в коридоре и на лестнице? Но так стучать мог только один человек – Брам. Я вскочила, бросилась к двери и распахнула ее.
На пороге стоял Абрахам. На мгновение мне показалось, что мрачное прошлое никогда не врывалось в жизнь нашей семьи и сын просто вернулся после дежурства в больнице.
Конечно же, это был мой сын и в то же время совершенно незнакомый человек. Я протянула к нему руки, но испуганно опустила их, не решившись его обнять. Передо мной, безусловно, был Абрахам: за толстыми стеклами очков скрывались родные голубые глаза. И волосы тоже были мне до боли знакомы: светлые с легким рыжеватым оттенком.
Да, внешне он почти не изменился, но вот внутренне... Я чувствовала исходящую от него громадную силу, беспредельную печаль в его сердце и окружающий его ореол какой-то тайны. В голубых глазах, вместо детской восторженной влюбленности в мир, появилась незнакомая мне жесткость.
– Мама, – произнес он.
Голос Брама тоже изменился. Он принадлежал человеку сильному и даже властному, но неимоверно уставшему. Впрочем, человеку ли?
