— Это было круто, — сообщает мне Кенджи. — Ты реально там всех нас спасла.
Я качаю головой:
— Кенджи… я насчет того, что случилось там, в доме… мне, правда, очень жаль…
— Слушай, давай потом. Давай не будем сейчас все это обсуждать, ладно?
— А что происходит? — настораживается Адам. — Что там случилось?
— Да, ничего особенного, — быстро отзывается Кенджи.
Адам будто и не слышит его. Он смотрит на меня:
— Что случилось? С тобой все в порядке?
— Я просто… п-просто… — Я пытаюсь говорить. — Что случилось… с отцом Уорнера по…?
Кенджи громко чертыхается.
Я замолкаю на полуслове.
Мои щеки полыхают. Я только что сообразила, что сказала. Я же хорошо помню, что произнес Адам перед тем, как мы выбежали из дома. Он бледнеет, сжимает губы и смотрит куда-то в сторону, на стенку танка.
— Слушайте, — прокашливается Кенджи, — давайте договоримся ничего этого сейчас не обсуждать, ладно? В общем, лучше помолчим немного. Потому что лично для меня все это так неожиданно и настолько дико…
— Я даже представить себе не могу, что это вообще возможно и имеет какое-то объяснение, — шепчет Адам. Он часто моргает, глядя теперь вперед, моргает, моргает и вдруг произносит: — Я до сих пор думаю, что мне это привиделось. Что это всего лишь галлюцинация. Хотя… — Он опускает голову, закрывает лицо ладонями и неестественно смеется. — Кажется, я начинаю понимать — нет, все это реально, потому что этого лица мне не забыть никогда в жизни.
— А разве… разве ты никогда не видел Верховного главнокомандующего? — осмеливаюсь я задать ему вопрос. — Или хотя бы его фотографию?.. Разве в армии они не висят на каждом шагу?
Адам отрицательно мотает головой.
Слово берет Кенджи:
— В этом весь его прикол и состоит. Он старается быть, ну, что ли, невидимым. У него это просто какой-то пунктик. Ему хочется быть незримой силой и властью.
— Страх перед неизвестностью.
— Ну да, он именно на него и рассчитывает. Я помню, он сам запретил вывешивать его фотоснимки. Он никогда не произносит публичных речей. Он почему-то считает, что как только народ увидит его лицо, то будет ассоциировать его с живым человеком, то есть с самым обыкновенным. А значит, его будут считать таким же уязвимым и смертным. Он привык всех запугивать и держать в вечном страхе, являться образцом непобедимой силы и постоянной угрозы. Что-то наподобие того, дескать, если ты это не видел, как ты можешь с ним бороться? Ты его даже опознать не сможешь.
— Так вот почему ему было совсем нелегко приехать сюда к нам, — громко высказываю я свое мнение.
— Совершенно верно.
— Но ты всегда считал, что твой отец умер, — говорю я Адаму. — Если не ошибаюсь, ты сам говорил мне об этом.
— Если, ребята, вы что-то забыли, — вмешивается в нашу беседу Кенджи, — то я явно проголосовал за то, чтобы мы сейчас не обсуждали данную тему. Ну, это я так. Если вас интересует мое мнение. Я просто напоминаю, вот и все.
— Я так думал, — отвечает Адам, не глядя на меня. — Об этом мне в свое время сообщили вполне официально.
— Кто же это был такой? — интересуется Кенджи. Потом спохватывается и морщится. — Вот черт! Ладно, не важно. Или важно. В общем, мне это теперь даже самому интересно стало.
Адам пожимает плечами:
— Только теперь картинка для меня начинает складываться. Становится ясным все то, чего я раньше не мог понять. Какая запутанная жизнь была у меня и Джеймса! После того как наша мама умерла, отец заявлялся к нам только лишь для того, чтобы напиться и побить нас, да так, что… Мне кажется, у него где-то в другом месте была совсем другая семья, и он просто вел двойную жизнь. Вот почему он так легко бросил нас.
— Но это бессмыслица какая-то, — вставляет Кенджи. — То есть не то что я не верю в то, что твой папаша был полным козлом, а вся ваша история в целом. Получается, что вы с Уорнером братья, тебе восемнадцать лет, а ему девятнадцать, но Андерсон все время был женат на матери Уорнера и…
— Мои родители никогда не были женаты, — говорит Адам, широко раскрывая глаза при последнем слове, как будто это должно было окончательно все прояснить.
— Значит, ты его внебрачный сын? — с отвращением произносит Кенджи. — То есть я имел в виду… только без обид… но мне очень трудно представить себе, чтобы Андерсон горячо любил кого-то, причем до такой степени, что даже захотел иметь детей от любимой женщины. Это невозможно.
Адам замер на месте. Он тихо ругается, но больше ничего не говорит.
— Я вообще никогда не понимал супружеской измены, — поясняет свою точку зрения Кенджи. — Ну зачем все это вообще нужно? Если ты несчастлив в браке, можно спокойно уйти, и все. Но никого при этом не обманывать, не предавать. Разве не так? — Он негромко смеется. — Конечно, так. Тут не надо хорошо соображать, чтобы понять, что я абсолютно прав. То есть… — Он колеблется, но все же продолжает: — Я не могу даже предположить, что Андерсон сильно любил кого-то. — Кенджи продолжает вести танк и не смотрит на Адама. — Может быть, никакой любви там и не было, а он просто замутил с другой женщиной, причем без особых чувств. Ну, просто ради физиологии… — Тут он понимает, что, может быть, ляпнул лишнее, и недовольно морщится: — Черт! Вот видите, я же говорил, что не люблю обсуждать чужие личные проблемы…
— Были там чувства, — ледяным голосом произносит Адам. — Я понятия не имею, почему он так и не женился на ней, но уверен, что он горячо любил ее. Правда, на нас с Джеймсом ему было ровным счетом наплевать, — говорит он. — Он любил ее одну. И все время заботился о ней. Он бывал у нас дома несколько раз в месяц, и тогда я должен был сидеть в своей комнате и не высовываться. И вести себя очень тихо. Я должен был стучаться из своей собственной комнаты, чтобы выйти, даже если мне нужно было пройти в туалет. И он жутко бесился, когда мама выпускала меня. Он не хотел даже видеть меня, только в самых крайних случаях, когда это было неизбежно. Матери приходилось тайком приносить мне обед в комнату, чтобы он не злился на нее. Он каждый раз напоминал мне о том, что я слишком много ем и что она почти ничего не оставляет себе. — Он качает головой. — А когда родился Джеймс, дела у нас пошли еще хуже, он стал просто невыносим.
Адам часто моргает, как будто внезапно стал хуже видеть.
Он набирает в легкие воздух и продолжает:
— Когда она умерла, он только и делал, что обвинял меня в ее смерти. Он постоянно напоминал мне о том, что именно из-за меня она заболела, а потом ее не стало. Будто бы мне всегда было нужно много еды, а она в это время сама недоедала, будто она ослабла именно из-за того, что без конца занималась нами, кормила нас и вообще… посвятила нам всю себя целиком. Нам, мне и Джеймсу. — Он сдвигает брови. — И я тогда верил ему. Я считал, что именно по этой причине он все время уходил от нас. Мне казалось, что он таким образом хочет наказать нас. Я думал, что заслуживаю такого к себе отношения.
