Злобность отца и забитость матери; явное предпочтение, которое каждый из них оказывал одному из сыновей… Да, Уильям был сыном своего законного отца. Но Филлип таковым не был.
Неудивительно, что отец так злился.
Пол подумал о матери — этой глупой и несчастной женщине, которую никто не замечал и не принимал в расчет, — и пожалел, что в свое время не уделял ей больше внимания. Он подумал о своем брате (получается, только единоутробном?) и обнаружил, что смесь любви и раздражения, которые тот вызывал у него издавна, сохранилась в неизменной пропорции и после этого открытия. Он подумал о Доре, которая могла бы найти более достойного спутника жизни, чем его брат; и он был близок к тому, чтобы представить себя в роли этого «более достойного», — однако проблему это никак не разрешило бы. Наконец, он подумал об Уильяме. Так считать его Беллменом или нет?
Пока в голове Пола вертелись все эти мысли, отцовский перечень грехов Уилла подошел к концу. Он замолчал, ожидая реакции сына.
— Я с этим разберусь, — услышал Пол собственный голос. — Завтра же.
И он отправился к себе в комнату.
«Уилл мой племянник, он хорошо выполняет свою работу, и я люблю его, — думал он. — С данной точки зрения все очень просто».
— Образцы? — Уильям оживился. — Да, я отрезал кусочки от некоторых образцов. Сейчас покажу!
Он вынул из кармана несколько смятых клочков материи и разложил их на столе. Все они имели разные оттенки красного: темно-бордовый, гранатовый, краповый, вишневый, кирпичный, малиновый…
— Вот этот клочок из шерсти, передержанной в чане. А этот я храню еще с апреля. Помните тогдашние дожди? Ткань пришлось полностью высушивать в помещении, и ее не коснулся ни единый луч солнца. А вот — взгляните, это интересно — ткань из пряжи, которую делает Энни Роупер. Она закручивает нить не так туго, как другие прядильщицы…
Оказывается, Уилл мог на взгляд и на ощупь определить, на каком из фабричных станков был выпущен тот или иной образчик ткани; он различал пряжу, производимую каждой из прядильщиц; он держал в голове историю каждого куска материи. Впрочем, сейчас разговор был не об этом.
— Уильям, — прервал его Пол, — скажи, чем ты так насолил мистеру Лоу?
— Да я много чем ему насолил. Хотя о большинстве этих вещей он и не подозревает, я надеюсь. А на что он жалуется?
— Во-первых, ты отвлекаешь от дела его подчиненных.
— А как еще я могу ознакомиться с работой красильни? Сам мистер Лоу не захотел мне об этом рассказывать.
— Ты здесь уже достаточно долго, Уильям, и мог бы понять, что красильня — это особый мир. Ты не можешь заявиться к мистеру Лоу и ожидать, что он выложит тебе все свои секреты. Это же искусство. Это сродни…
— …сродни алхимии, знаю. Он хочет, чтобы ты так думал.
— Уильям!
Его племянник обиженно умолк.
— Я уже говорил тебе это раньше, Уильям, и сейчас повторяю последний раз. Отец мистера Лоу изобрел рецепт синей краски настолько чистого и глубокого цвета, что мы продаем больше синей ткани, чем любая другая фабрика на сотню миль вокруг. Для нас большая удача иметь здесь мистера Лоу. Мы заполучили его в ту пору, когда перспективы отрасли в Страуде[4] выглядели плачевно и фабрики закрывались одна за другой. Позднее, когда дела там наладились, они много раз пытались его вернуть. Вот почему мы не должны огорчать мистера Лоу.
На протяжении этой речи Уильям не ерзал, не закрывал глаза и не отводил взгляд. Он просто слушал, но чувствовалось, что слова дяди его не убеждают.
— Если мистер Лоу не желает видеть тебя в своей красильне, ты должен уважать его решение. Он просто не хочет, чтобы все кому не лень совали нос в его профессиональные секреты. Как-никак, он живет за счет этого.
— А вот красные ткани у него получаются неважно, — проворчал Уильям. — И потом, это ведь твоя земля, твои здания, твоя фабрика.
— Существуют давние традиции. Красильщики всегда были сами по себе, и в их дела никто не вмешивался. Они слишком важны, такими людьми не разбрасываются. И я не хочу, чтобы мистер Лоу уехал обратно в Страуд из-за того, что ты ему досаждаешь.
Последовала пауза, в ходе которой выражение лица Уильяма подсказало его дяде, что вопрос еще не решен. Уилл открыл рот, собираясь возразить, однако Пол жестом остановил его:
— Научись воздавать должное чужим заслугам, Уильям. Мистер Лоу знает свое дело. Если красные красители нестабильны, не спеши валить вину на него. Тут проблема скорее в качестве воды.
Уильям упрямо покачал головой:
— Значит, он и тебе наплел то же самое. Врет он все. Вода здесь ни при чем.
— Ты на фабрике еще и года не пробыл, Уильям. Предупреждаю, следи за своим языком.
— То, что он говорит про воду, разбавленную дождями, это полная чушь! Он ведь не использует воду из реки. Он берет ее из источника, где свойства воды круглый год не меняются.
Пол замешкался с ответом.
— Здесь нет никакой алхимии, — продолжил Уилл. — Он хочет, чтобы мы так думали, потому что это снимает с него ответственность. Синяя краска ему удается благодаря старому рецепту; и он знает, что из-за этой синей ему обеспечено место на фабрике до конца его дней. А что до красной — ему наплевать, какой она получится. Он может использовать старую краску, может подбирать состав наобум, а если оттенок выйдет бледным или слишком темным, всегда можно сослаться на плохую воду!
Раздраженный взмах Уилла замер на полпути, и он вдруг впился взглядом в груду лоскутков на обтянутой черной кожей столешнице:
— Взгляни, дядя…
Пол сердито сгреб образцы в сторону:
— А как насчет его черных тканей?
— Черный цвет у него выходит хорошо только потому, что в здешней воде много железа, — тут и при желании не напортачишь.
Могло это быть правдой? Пол был вынужден признать такую возможность. Тем более что все соседние фабрики в равной мере славились качеством своих черных тканей.
Меж тем Уильям перебирал клочки материи, похоже занятый какой-то новой мыслью.
— Синяя ткань у него хороша — это факт, — промолвил он. — И черная тоже. Но другие цвета выходят как попало, потому что записи он толком не ведет, а в его кладовой сам черт ногу сломит — такой там бардак.
Пол быстро взглянул на него из-за стола, подперев голову руками, а Уильям смутился, как человек, ненароком сболтнувший лишнего.
— Стало быть, ты лазил в кладовую мистера Лоу?
— Да.
Пол ощутил смертельную усталость. Он очень хотел защитить своего племянника от нападок своего отца, но для этого требовалось как минимум сотрудничество самого Уильяма. Однако юнец не признавал свои ошибки и не желал понимать, когда и где следует остановиться.
— Тебе помогли туда проникнуть.
Это был не вопрос, а утверждение.
Уильям не сказал ничего — ни о знакомом одного приятеля, чей брат работал в красильне, ни о застольных разговорах в «Красном льве», ни о передаче некой суммы из рук в руки. Он также умолчал об отвлекающих внимание уловках и о ключе, «одолженном» без ведома хозяина.
— Я бы поступил по-другому, будь у меня такая возможность, дядя Пол. Но мистер Лоу не оставил мне выбора.
— Мистер Лоу очень серьезно относится к неприкосновенности своей кладовой.
— И теперь я знаю почему.
Уильям взял со стола один из кусочков ткани и провел им по своей ладони. Ткань была кроваво-красной, такого свежего и чистого оттенка, что могло показаться, будто по руке сию секунду полоснули ножом.
— Иди домой, Уильям.
— Как? Прямо сейчас?
Пол кивнул.
— И не возвращаться?
— Не в ближайшие дни. Мне надо все обдумать.
Услышав, как позади него закрылась дверь, Пол издал глухой стон.
Дора выворачивала карманы сыновней одежды, готовя ее к стирке. В прежнее время там чаще всего попадались разные камешки и карандаши, но теперь ее обычный «карманный улов» включал перочинный нож и прочие мелкие инструменты, которые могли пригодиться для высвобождения пряжи, запутавшейся в станке, или для откручивания болтов. А в этот раз вместе с носовым платком на свет явились скомканные полоски красной материи. Иные потолще, иные потоньше, разные по плотности, фактуре и оттенкам — от уныло-бледного до чересчур темного. Большинство было окрашено ровно, хотя попадались и такие, где краска пошла пятнами. Полоски эти, длиной в несколько дюймов, были отхвачены небрежно, как будто в спешке. Каким бы ни было их назначение, Уилл теперь не работал на фабрике и, значит, больше в них не нуждался.
В ожидании, когда сын вернется домой, она присела у окна, ловя последний час дневного света. Из клочков материи она вырезала лепестки и прихватывала каждый парой стежков, чтобы придать им нужный изгиб. Затем начала сшивать лепестки друг с другом — самые маленькие в центре, а дальше все более и более крупные.
